скачено с сайта "Блики Тишины" - http://kornetka.ru/bliki/ по всем вопросам обращаться: bliki@bk.ru при использовании стихов: Авторство оставлять - обязательно e-mail Автора при наличии - указывать обязательно ссылка на сайт - желательна. ============== Ширанкова Светлана (http://www.stihi.ru/avtor/visennas) У нее внутри звенят золотые гаечки... У неё внутри звенят золотые гаечки, гомонят бубенчики, шепчутся шестерёнки. К девяти утра в палату приходит нянечка, начинает мыть полы и менять пелёнки. Из-за двери тянет хлоркой, тоской и плесенью; надо ждать, глотать лекарства, считать тик-таки. А настанет вечер - спустится с неба лесенка, и по ней поскачут львы, козероги, раки. Дили-динь-динь-дон - ступеньки поют под лапами, голубой телёнок тычется влажным носом... А врачи кололи руки, светили лампами, подарили куклу (у куклы такие косы, как у мамы), врали: мамочка стала ангелом и теперь живёт на самой пушистой тучке. А она на всякий случай кивала - мало ли? - и смеялась: трудно, что ли, соврать получше? В - иферблате солнца зреют минуты-семечки. Бубенцы в груди лишились последних звуков. Часовщик, кряхтя, встает со своей скамеечки, близоруко щурясь, тянется острой штукой, улыбаясь, гладит стрелки - щекотно, весело... рядом с ним крылатый кто-то выводит гаммы... Ей сегодня можно будет взбежать по лесенке и пройтись по тучкам: вдруг там и вправду мама? Insecta Она утверждает, что раньше могла летать. Наверное, врет. А если не врет - тем хуже. Ячейка квартиры: санузел, плита, кровать, За стенкой соседка, ворча, доедает мужа. Им в такт телевизор хрипит, выдыхая гимн: "Сплотимся... во имя... на благо родной отчизны..." Она разгоняет ладонью табачный дым. Февраль не кончается добрую четверть жизни, Скелет батареи утратил былой нагрев, Немытые стекла в секрете хранят погоду. Напротив подъезда живет муравьиный лев - Он ест должников, что не платят за свет и воду. Тягучие сны заменяют собой смолу, Где плавятся странные запахи, звуки, люди... И ангел небесный ее подает к столу Нездешнего бога на самом красивом блюде. Мифы народов Лукоморья. Песнь первая. Берег и море - местная ойкумена, Море и берег - сколько хватает глаз. Дохлая рыба, мусор, ракушки, пена, Чаячья пара ссорится напоказ. Мир, несомненно, плоский. Ты - в - ентре мира. Купол небес прозрачен и невесом, Шов горизонта наспех прошит пунктиром, Дуб (баобаб? акация?) врыт в песок. Ты - всемогущ? Забудь. Лишь прискорбно вечен. Твой приговор подписан: число, печать. Цепь золотая кангой* терзает плечи; В здешней тюрьме нет скважины для ключа. Впрочем, бывает хуже. Не спорь, бывает: Язвы, чума и стужа, вороний грай... А у тебя тут - личный кусочек рая, Разве что заперт. Ну, так на то и рай. Спи и гуляй, мешай имена и даты, Звезды считай и яблоки с ветки рви. А заболит... не яблоки виноваты, Это слова бунтуют в твоей крови. Просто вдохни и зубы сожми покрепче - Скоро пройдёт, хоть будет саднить слегка. И - привыкай. Тебе присудили вечность Без языка. Принцесса vs Дракон - Отпусти ты меня, чудовище, дай уйти! Всё равно сбегу, не вставай на моём пути. Проползу по скалам, вниз утеку водой, Ароматом яблочным, вереском, резедой, Хоть ужом, хоть скользкой жабой, в конце концов... Почему же ты отворачиваешь лицо? Надоело быть подлецом? - Подбери-ка сопли, девочка, где платок? В одиночку здесь не сможет пройти никто - Сквозь завалы, щели, оползни, ледники... Лучше ты себя для рыцаря сбереги. Ритуал давно отлажен, не нам менять: Пусть сперва герой в бою победит меня И спасёт свою прекрасную госпожу. Вот тогда ступай, красавица, не держу. Я закрою дверь, поверх наложу печать. Ей - кричать и плакать, мне - пить остывший чай, Заливать чужую тайну, гасить пожар. Приезжал твой рыцарь, милая, приезжал, У ворот стоял, шатался, дрожмя дрожал, Киноварью сплёвывал, смахивал липкий пот, А за ним старуха в чёрном кривила рот, Хоть и знала, что вот-вот его заберёт. В королевстве вашем язва, чума и мор, Не набат по мёртвым воет - вороний хор, Пепелища - пир для крыс и собачьих стай, Как гнилой орех, столица внутри пуста. И пока твой рыцарь, девочка, мог дышать, Я поклялся привязать тебя, удержать, Запереть на сто замков, потерять ключи, Если надо - одурманить и приручить. Дразнит ноздри терпкий яблочный аромат. Нынче ночью будет сказочный звездопад, Мы пойдём вдвоём на башню под россыпь искр, Ты забудешь всё, что раньше тянуло вниз, И отдашь тоску и боль золотой звезде. Слишком тихо... Где ты, девочка? Где ты? Где?!! Шесть букв, первая Л Ты садишься в метро и плачешь: "Да что ж такое? Почему она не оставит меня в покое? Неужели её не тошнит от дешёвых драм?" А она, как и прежде, на слёзы плевать хотела. Достаёт свой любимый скальпель, втыкает в тело, Деловито вскрывая недавно заживший шрам. Под одеждой - отметины, ссадины, россыпь скважин, Из тебя вытекает не кровь и не лимфа даже, А глухая тоска и жалость к самой себе, Кислотой выжигая узоры, пятная кожу. Надоело? Знаешь, и ей надоело тоже - Эта вечная бледность и трещина на губе, Неживые игрушки, засохшие насмерть краски, По утрам - усталость, как будто ложилась в каске, Отраженье всмятку. Полдень седьмого дня. У тебя же - помнишь? - звенело, дрожало, пело, Барабаня в венах, где нынче - остывший пепел, Так какого чёрта ты прячешься от огня? Подожди, вот она отвернётся, пожмёт плечами, Аккуратно поставит кружку с зелёным чаем И уедет ночным в Петропавловск, а, может, в Тверь. Ты, конечно, продержишься сутки-другие-месяц, Притворяясь, что камень внутри ничего не весит... Извини, я не знаю, куда ей звонить теперь. Скучная история-2 Часики - тик- так. Каждый их такт - знак. Каждый их стук - гвоздь: "Брось. Не вернёшь. Брось!" Мутная ночь- взвесь. Ты не одна здесь. Шорохи, страх, стон - Часики бьют сто. *** Ей не двадцать и даже не тридцать - увы и ах, Хоть спортзал, хоть Ницца - всюду на каблуках. На лице нарисована радость, улыбка в тон. - Ты купила сумочку? Prada? - Louis Vuitton! Бизнес-класс, бизнес-ланч, бизнес-пати, коньяк, такси. Иногда она даже платит, когда нет сил Задыхаться в дизайнерском кейсе портьер и бра, За прелюдию, секс и - забвение до утра. Правда, ходит один надоедливый сукин сын: Сероглаз, блондинист, наивен. Дракон, Весы. Дарит чашки с котятами, комиксы и Камю. "Я люблю тебя, не забыла?" "Перезвоню". Одинокая старость - глупые бредни, но Ей в наследство досталась линия Мажино. Башни, форты, бойницы и флеши врагу грозят. Ни наружу пробиться, ни внутрь впустить нельзя. По ночам всё привычней часики, меньше сна, И троллейбусом в "частника" в голову - влёт - весна, Размыкает сигнальные - епи (труба блажит), На дисплее мелькают - иферки-этажи, Будет взрыв, но она надеется пережить. Телефон: "Я решила... Мама!!!" Удар и визг, Сверху падает - камень? ножницы? белый лист? Разглядеть не дают: тьма-кромешная-вырви-глаз. Где-то часики бьют - вероятно, в последний раз. *** От черты к черте в термометре скачет ртуть. От виска к виску - насквозь - прошивает боль. Неживой язык ворочается во рту: Это чья-то смерть пытается стать тобой - Прогрызая путь, выкручивая нутро, Вереща, надрывно воя, ползёт на свет. Здесь ужалит сердце, там полоснёт ребро - И тебя в тебе уже половины нет. Не купить билет ни в рай, ни обратно в март: По карманам - мелочь, фантики, ерунда. Умирать не страшно, выжить страшней стократ. Выбирай - куда? А на тумбочке - чашка с котёнком, и в ней - вода. Скучная история Варанаси (Бенарес) - священный индийский город. Тот, кто умирает здесь, вырывается из - епи перерождений. Варанаси. Священные воды. До рая - пядь. Здесь даруют свободу, если сумеешь взять. Ганга - лестница в небо, но прежде - извольте вниз. Хочешь - прыгай в одежде или устрой стриптиз И ныряй, зарываясь носом в придонный ил. Он поглядывал косо, даже когда любил, Расставлял между вами растяжки, звонки, крючки, Две кевларовых шторки-бляшки вживил в зрачки, Предлагал тебе руку, зажав в кулаке чеку, Рисовал остриём ножа пентаграммочку, Мол, до этого места шагай, за черту - ни-ни. Переступишь - к виску наган: детка, извини. Ты бросалась на амбразуру в огонь и дым, Понимая, что дура, но как же иначе с ним? В обороне мечтала любовью пробить дыру. Он смеялся: "Попробуй - и я от тебя умру". И сдержал своё слово - похоже, тебе назло. Интересно, ты сможешь забыть, наконец, число? Врач сказал: "Извините, выкидыш. Очень жаль". Улыбаешься, дышишь, но стены вокруг дрожат. Перемена страны-религии: два в одном. Одуряющий запах лилий, халва, вино, Неприличное платьице. "Бармен, ещё налей!" Синекожие боги таращатся с алтарей. Помогает не так чтоб очень. Скорей, никак. Возвращаешься стылой ночью в родной бардак, Телефонный звонок подружке, немного лжи. Пьёшь таблетки, ревёшь в подушку, решаешь жить. Но в глазах твоих - вет понурых московских зим. В синтетических шкурах выползешь в магазин: - Мне стрихнин, две гвоздики, вазу. - Стрихнина нет. Он не снился тебе ни разу за восемь лет. Йольский вальсок Знаешь, любимый, а Нового года не будет. Йоль* никогда не закончится. Ныне и присно Снежной крупе превращаться в подтаявший студень, Пачкая скатерть и пол на декабрьской тризне. Ты ли мечтал о бессмертии? Я ли? Не помню. Впрочем, теперь все равно ничего не исправишь. Вечер упорно пытается выглядеть томным, Кафешантанный вальсок извлекая из клавиш, Путая ноты, сбиваясь то в польку, то в сальсу. Шаг, полушаг, поворот - и по кругу, по кругу. Бальные туфли и мысли сносились до мяса, Нам уже нечего - нечего! - крикнуть друг другу. Губы шевелятся: шаг, полушаг, поворот и... Держим лицо и осанку - молчать, улыбаться! Только плечо под ладонью темнеет от пота Да ощутимо дрожат напряжённые пальцы. Ни передышек, ни пауз в мелодии мерной - Вечность как вечность. Иным доставалась и хуже: С адскими пытками, страхом, пылающей серой Или с чудовищной стужей внутри и снаружи. Корчится ночь, в ритуальном огне догорая, Вальс прорастает побегами боли под кожу. Шаг, полушаг, поворот - дотанцуем до рая? Просто... нас всё ещё двое. А значит, мы сможем! *Йоль - средневековый праздник зимнего солнцеворота Кошка Шредингера Доктор Шредингер, Ваша кошка еще жива. Написала бестселлер, прекрасно играет в покер (На каре из тузов ей всегда выпадает джокер), Раздает интервью, в интернете ведет журнал, И, сказать по секрету, весьма популярный блоггер. Ящик - форма Вселенной, какой ее создал Бог. Геометрия рая: шесть граней и ребра-балки, По периметру - вышки, забор, КПП, мигалки. Иногда вспоминается кресло, камин, клубок, И его почему-то бывает ужасно жалко. Доктор Шредингер, Ваша кошка не видит снов, Бережет свою смерть в портсигаре из бычьей кожи, Не мечтает однажды создателю дать по роже, Хочет странного - редко, но чаще всего весной. Любит сладкое. Впрочем, несладкое любит тоже. Вероятности пляшут канкан на подмостках стен, Мироздание нежится в узких зрачках кошачьих. Ваша кошка, герр Шредингер, терпит невольный плен И не плачет. Представьте себе, никогда не плачет. А чего ты хотела?.. А чего ты хотела? Молчишь? Ну, молчи, молчи. Ничего не изменишь - ни руганью, ни мольбой. Не вернулся? Видать, не нашлось у него причин Для того, чтобы выжить. И к черту твою любовь! Ах, ждала? Ах, надеялась? Боже, какой сюрприз! Не слыхала - надежды приводят отнюдь не в рай? А в аду - карантин, там недавно травили крыс. Вот такая петрушка, хоть вовсе не умирай. Будет время поплакать (потерпишь до похорон), Чтобы траур, толпа, свечи-речи да бабий вой. Понимаешь, в комплекте с героем идет дракон, А его убивают, увы, не мечом - собой. От судьбы не сбежишь, даже если пойти ва-банк (У небесных крупье по колодам одни тузы), Да и он не играл - пер вперед, как заправский танк, И себя без остатка швырнул на мои весы. Заболталась совсем. Я еще загляну на днях. Не держи его, девочка, право же, отпусти. Из любви получилась паршивенькая броня? Не казнись и прости его - он ведь тебя простил. Буря в пустыне Генерал! Наши карты Ч дерьмо. Я пас. (с) И.Бродский Сорок лет в пустыне, ей-богу, немалый срок. Генерал, такой поход не сочтёшь блицкригом. На моем "Узи" заедает к чертям курок и прицел сбоит (вероятно, шкала со сдвигом). Лейтенант читает молитвенник между строк пролетевшим МИГам. Генерал, мы, кажется, пересекли рубеж. Нам пески, заунывно воя, - елуют пятки, небо виснет тряпкой, ландшафт, как бельё, несвеж, и куда ни глянь - охряные мазки и пятна. Здесь, по данным спутника, должен быть город Льеж - но, похоже, спрятан. Генерал, я слышу, оркестр играет туш С переходом в рэгги - каждый четвёртый вторник. Дирижёр невидим, всеведущ и вездесущ. На обед - овсянка, повар берёт половник. Это мы - самум и сирокко, жара и сушь, так сказал полковник. Он прикончил фляжку и был ко всему готов. "Эй, сынок, у нас под ногами бульвары Ниццы. Это мы приносим пустыню в колодцах ртов, В помутневших от пыльной бури глазах-бойницах. Видишь затхлые лужи вместо былых портов? Я намерен спиться". Генерал, скажите, кому мы заходим в тыл? Где противник, его окопы, валы и дзоты? Драный валенок, две портянки, ведро, костыль... Здесь для смерти не отыскать никакой работы, Потому что труп чересчур хорошо остыл - Как в бадье с азотом. Генерал, я помню эдемский сырой рассвет, Вашу речь о последней битве с волками ада. Как змея, вцепившись зубами себе в хребет, Не могу дождаться, когда же загнусь от яда. Тишину взрывают сухие хлопки "Беретт"... Генерал, не надо!!! Хоть порвись на клочья, хоть наизнанку вывернись - Не спасти, да что там, просто не удержать. У неё в глазах живёт золотая искренность, Что куда больнее выстрела и ножа. У её кошмаров - запах вина и жалости, У бессонниц - привкус мёда и молока. Будешь плакать? пить коньяк? умолять? - Пожалуйста. Только лучше молча выпей ещё бокал. Безысходность дышит яблоком - до оскомины, Голубые луны светятся горячо. Ей судьба давно отмерена и присвоена Инвентарной биркой-лилией на плечо. Да куда ты - брось рюкзак, не спеши, успеется. Положи на место ключ... я сказала - брось! Это ей - дорожный знак, ветряные мельницы И чужие жизни, прожитые насквозь. А тебе - июльский вечер в саду под вишнями. Сигарета, тремор пальцев, искусан рот. Это больно, чёрт возьми, становиться лишним, но... Потерпи, пройдёт. А может быть... нет, пройдёт. Баллады Авалона Кровью наполнены Брайд и Бойн*, Кровью кипит залив. Месть, моя девочка - вот закон Древней твоей земли. Месть, мясорубка, неравный бой, Все сыновья... Не плачь! Ты - королева, а значит, пой, Раз за спиной - палач. Берег осклизлый, седой песок, Бледной луны стручок... Камень - елует тебя в висок Нежно и горячо. _________________ * Брайд и Бойн - реки Ирландии *** Тише! Слышишь шёпот камня, Шорох волн? Шхеры щерятся клыками - Авалон. Ввысь - скалы косые скулы, Мох - руно. Что там, дули или дула? Всё равно. Стылый воздух, синий вереск, Горный мёд. Можно выстрелить, не - елясь - Не убьёт. Не вопьётся на излёте Под ребро Ни свинец, ни сталь, ни злое Серебро. Не сразит, не покалечит Ни на грош. Кто сказал, что время лечит? Это ложь. Вон у лекаря вспухает Вместо рта Бессловесная глухая Темнота. Выест память, выпьет строчки Из души - Ни пощады, ни отсрочки Не ищи. Но пока ещё осталось Полглотка, Запиши себя на скалах, В облаках, Острым лезвием по коже До кости... Ты... меня? А я... о боже! Всё. Прости. *** Королева Маб выходит на Кольцевой (серебро и шёлк, бессонная ночь, полынь). Ей почти не трудно помнить себя живой в лабиринте будних лиц и сутулых спин. Ей почти не слышен шёпот нездешних вод (серый камень, бухты Коннахта, донный ил). Духота вагона вытравит соль и йод, mp3-попса заглушит ирландский рил. Королева выпьет кофе, закажет грог (кардамон, корица, тёмный гречишный мёд). Из угла кофейни щурится смуглый бог. Или демон. Впрочем, кто их там разберёт. Как-бы-жизни друг за другом - ячейки сот (крестик, нолик, время вышло, гасите свет). Кровоточит память. Ноет к дождю висок, будто шрам от старой раны, которой нет. Хранитель счастья Сестре Плачешь? Не надо. Так ни фига не легче. Больно? Я знаю, девочка, се ля ви. Это пока не кровь, а всего лишь кетчуп, к слову сказать, замешанный на крови. Это пока тихонечко, понарошку, не на износ, а первая проба сил: сжатие, растяжение - стерпишь, крошка? А на излом? А вдоль боковой оси? От недосыпа сносит в безумный штопор, где-то звенит будильник - пора вставать. Кто бы еще дыру в голове заштопал, чтобы по - ентру: "Warning! Не кантовать!"? Что у тебя в наушниках? Smashing Pumpkins? Кто у тебя на сердце? Не злись, молчу. Милая, ты же так задираешь планку, что никому на свете не по плечу, ты же по венам гонишь все двести сорок, незаземленный провод внутри дрожит... Город вокруг - размытый и невесомый - тщится июнь по-быстрому пережить, горбится под ладонью кольцо бульваров, жмурит глаза высотка, звенит трамвай. Хочется счастья? Вон же его - навалом, только тебе нездешнего подавай: чтобы такого наглого, - ветом в просинь, выйти во дворик и на весь мир орать. Кстати, скажи, кого ты ночами просишь то отпустить, то руки не убирать? В мякоть подушки - выкрик голодной чайки, зубы покрепче стиснуть, иначе - взрыв. Ваша любовь - немыслимая случайность, ты это даже сможешь понять, остыв... Или не сможешь. Пятая, сто вторая - грабли все те же, очень похожи лбы. Кто я? Смешной хранитель, рисунок с краю шустрой, дурной, плаксивой твоей судьбы. Будет еще темнее и больше в минус, будет, возможно, лучше - вопрос кому. Я по любому сразу на помощь кинусь, хоть на войну, хоть в облако, хоть в волну. Я не смогу судьбу разобрать на части, ни переделать, ни облегчить пути... Просто добавлю сверху немного счастья, чтобы тебе хватило на перейти. Тот, Который меня придумал Кто-то выплеснул в стылый вечер разведенный водой пастисс. Тот, Который условно вечен, выпускает меня пастись в облысевшие напрочь парки, в лабиринт человечьих нор, отобрав у старухи-парки мой отсроченный приговор. Мокрым снегом блюёт предзимье - много выпивки натощак. Тусклый месяц, маньяк-насильник, сунет руку в карман плаща, не ножом - вороненым дулом ткнет под ребра, сорвется в визг. Тот, Который меня придумал, удивленно посмотрит вниз. Я глотаю бессонный город, застарелой тоской давясь - современный римейк Гоморры, переснятый в сто первый раз. Уроборосом вдоль по краю замыкаю неровный круг. Тот, Который в меня играет, прекращает свою игру. Поцелую троллейбус в морду, к тротуару прижмусь щекой, подо мной шевельнется город бестолковым слепым щенком. Поводок (пуповина? лонжа?) перерезан осколком льда. Тот, с Которым мы так похожи, улыбается в никуда. У меня впереди свобода беспощаднее палача: пить вино, обсуждать погоду, иногда посещать врача, ездить в Сочи и на Ривьеру, выть от боли и снова пить... Тот, в Которого я не верю, как посмел ты меня забыть?! Жизнь - попытка начать ab ovo. Глина лавой кипит в горсти, тишина заглушает Слово, что могло бы меня спасти - все равно. Матерясь и плача, огрызаясь, по швам треща, я уже не могу иначе... нет, ни жалости, ни подачек - просто встречу пообещай. Чужая любовь До рассвета - одна сигарета и восемь страниц: На счастливом финале заклинило. Намертво. Глухо. Октябрю умирать - пулеметная очередь птиц Наискось рассекает дождливое серое брюхо. А матэ получился такойЕ хоть совсем не готовь. Ты не любишь матэ, но закончились кофе и виски. На перилах балкона танцует чужая любовь - То ли пьяная вдрызг, то ли просто поклонница диско. Ты свою проводила - я помню - неделю назад, На подушечках пальцев не высохли кровь и чернила. А чужая любовь крутит попой не в такт и не в лад - Вот дуреха. А впрочем... твоя еще хуже чудила. Покрасневшее яблоко осени падает вниз, Если хочешь куснуть - подставляй поскорее ладони. А чужая любовь обживает соседский карниз. Не пугайся, my darling, тебя она нынче не тронет. Партия Мне скучно, бес... (с) Маренго ночи в оконной рамке... Ваш ход, маэстро, не будем мешкать. На белом поле рыдает дамка - ей так хотелось обратно в пешки. Е2-Е8 - как имя бога. Пространство давит до нервной дрожи. Свободы тоже бывает много, когда игру прекратить не можешь. Колючий ужас стегает плетью, кураж по венам, как щелочь, едкий: Упасть с обрыва - почти взлететь, иЕ вернуться снова на ту же клетку. Четыре вправо, четыре влево, но выбор, в общем, довольно скуден - На плечи валится небо-невод, сплетенный богом из пыльных буден. Обнимет, спутает лживой лаской, сотрет из памяти боль финала. Былое горе проворной лаской скользнет внутри от конца к началу. Е2-Е8. Снаружи вьюга. На кухне Гретхен печет картофель. Со скукой глядя в глаза друг другу, играют Фауст и Мефистофель. Триптих [неколыбельная] Перестань, малыш, рыдать, перестань. Эта жизнь - как увертюра с листа, Как вслепую по-над пропастью шаг, Наудачу, наобум, не дыша. Знаешь, солнышко, уж так повелось - Бьет любовь копьем под ребра насквозь, До убийства, до тюрьмы, до креста, До терзающего рану перста. Тише, милый, постарайся уснуть. Божьи мельницы твой выбелят путь Через тернии предательств и лжи В светлый дом, где ты останешься жить. Не болит уже? Вот видишь, дружок. На судьбу кладу последний стежок. Только пеной по губам - тишина: "Он же маленький! Не надо, не на..." [немолитва] Не могу, прости. Не люблю, не живу - боюсь. Не была женой, но пока еще все же мать. А вино горчит, а у хлеба прокисший вкус... Каждый день дрожу, что прикажешь его отдать. У него судьба - на ладонях твоим клеймом, У него в глазах на кресте догорает мир, Где была семья, дети, внуки, уютный дом... Отпусти его, упаси от своей любви! Иордан кипит на костре человечьих тел, По чужим счетам истекает последний срок. Я не плачу, нет. Все исполню, как ты хотел. Лейтраот*, мой сын. Аллилуйя, пресветлый Бог. [невстреча] Ни покоя, ни света. Ни дома, где свет и покой. Шкура моря - зеленые волны от Кипра к Афону. Одряхлевшее время чихает, страдает - ингой И бессильно кусает подножие римского трона. Медный привкус латыни - как кровь. На чужом языке Корабли заклинают от бурь и коварства пучины Оголтелые чайки. Увядшая ветка в руке - Обещание смерти. Скорее бы. Хочется к сыну. Неуютно и зябко. Никто не выходит встречать, Только "Ave Maria" сквозь стены доносится глухо. Матерь божья? Оставьте, ей-богу. Больная старуха. На воротах - кольцо. Постучаться? Емне страшно стучать. ___________________________ *лейтраот (ивр.) - до свидания Янтарный город Поздно. Глаза закрывай и спи. Мама сказала - хватит. Слышишь, зубастые звери-сны лезут из-под кровати? Клацают когти, скрипит хитин, гложет в подбрюшье голод. Значит, настала пора идти в светлый янтарный город. Ночь - это время для тех, кто смел. Ты не боишься, мальчик? Рыба-луна вынимает мел, станет дорогу пачкать. Нам заблудиться никак нельзя в мороке серых буден. Главное, ты не смотри назад - мамы с тобой не будет. Ну, собирайся - чего ты ждешь? Видишь, вдали над башней Радужный мостик рисует дождь - теплый, почти домашний. Лето настало еще вчера, вечером будет праздник. В палевом небе шалят ветра - змеев бумажных дразнят. В окна мансарды - медовый свет, можно черпать руками. Только... отсюда дороги нет, чтобы обратно. К маме. Метаморфозы Запоздалый подарок Лене Павленко на день рождения Сентябрь убитое лето под ребра пнул И походя плюнул дождем на остывший труп. Я буду водой, принимающей форму пуль, Стремиться к мишени измученных жаждой губ. Осеннее солнце сбивает ногой прицел, Трамбует фундамент из листьев под первый снег. Обрывком тумана свернусь на твоем лице, Непрошеной лаской дразня неподвижность век. Кого ты зовешь в полупьяной ночной тоске? Какая там Герда? Опомнись и не смеши. Я капелькой пота блесну на твоем виске, Срываясь в бокал, где налит недопитый джин. Осколок не вынуть - не мучай врачей, мой друг. Дырой в миокарде не вылечить эту боль. Ты просишь вернуться в горячечном, злом бреду Свою королеву. Не плачь. Я всегда с тобой. Когда они смеются Они смеются - ты тоже слышишь? Они нас делят на инь и янь, зовут молиться, гулять по крышам, в кусты заталкивать свой рояль, гореть в кострах фанатичной веры, тонуть в болотах любви слепойЕ Они измажут полнеба серым, а что достанется нам с тобой? В кладовке заперты банки с краской, я знаю место, где спрятан ключ, но ты читаешь ребенку сказку, а я расплакаться не хочу. Они меняют свои расклады и прячут козыри в рукава, а мы так громко кричим лне надо+, что глушим собственные слова. Они, эстетствуя, строят замки, разносят хижины в пыль и грязь. Внутри на стенах - стальные рамки, куда нас втиснули, не спросясь, а мы стремимся обратно слиться, сдирая кожу об их края. Искрится сон на твоих ресницах, в котором - арствует злой ноябрь, в котором стылый прозрачный воздух пластает горло осколком льда. Еще немного - и будет поздно, и мы разделимся навсегда. Они, конечно, совсем не злые, им вечность высветлила глаза. Они сжигают свои мосты и боятся даже взглянуть назад, где было (не было? было?) счастье, и поцелуи до вспухших губ, и подвозивший бесплатно лчастник+ до забегаловки на углу, где крепкий кофе горчил полынью и звезды падали с люстры внизЕ И мы, которые были ими, еще пытаемся вновь срастись. Кукольный дом 1. Тряпочный синий купол В дырках - изношен очень. Мы поиграем в куклы, Рыжую эту - хочешь? Куклы - девчонки обе. С ними, пожалуй, проще. Вынь из коробки обувь - Освободи жилплощадь. Ты извини, подружка, Царских хором не будет. Спальный район, "однушка", Стенки картонных судеб, Свёрла соседских взглядов, ГостиЕ какие гости? Кто-то случайный рядом, Стыд и досада - после. Всхлипы твоих причастий, Стоны чужого порно... Норна поет о счастье, Черная злая норна. 2. Отпустите кукле сорок моих грехов, Пожелайте кукле выжить в чужом огне. Пенелопа, дашь ли парочку женихов? Да не мне, вот дура, что с ними делать мне? Нарядите куклу - бархат, меха, шифон (Если пластик треснет, нужно заделать шрам). Покажите кукле, как закрепить шиньон, Подобрать к походке - жесты, к улыбке - шарм. Прикажите кукле плакать, терять ключи, За помадой прятать жесткую складку губ, Простужаться к лету, горе вином лечить, Покупать конфеты в булочной на углу. Объясните кукле, что у нее внутри, Научите куклу каяться и грешить, А потом вложите в грудь ей по счету "три" Лоскуток - остаток глупой моей души. Вечность по пятницам Мы танцуем по пятницам регги и слушаем джаз, Ошибаясь в движеньях и путая соул со свингом - Старый ангельский способ убить наше "здесь и сейчас". Что поделаешь - вечность. Подумаешь - не задалась. Может, сменим пластинку? А другие серебряным клином опять на восток. Так привычно - за ними, так глупо - за ними, я знаю. Плачешь, либе? Не надо, я снова забыла платок. Это просто коньяк, это взгляд в никуда, в потолок Одряхлевшего рая. Наша жизнь (это - жизнь?) не прокисла, а... ладно, не верь. Душу, что ли, продать? Только нам не положены - души. Это ключ от тюрьмы, где мы заперты в душном "теперь". Раня крылья и лбы расшибая, мы рвались за дверь, Но не можем - снаружи. Танцы на кончике иглы К черту весенние приступы намертво скомканных строк, Липкую блажь полнолуния, кофе и сутки без сна. Видишь - над серыми крышами ангелы пляшут фокстрот. Крылья линяют у ангелов, время такое - весна. В джинсах и курточках синеньких едут в вагонах метро, Стиснув озябшими пальцами самый счастливый билет. Ночь. В переходе на "Киевской" ангелы пляшут фокстрот - Прямо под стершейся надписью "Здравствуйте. Выхода нет". Медленно, боже, как медленно, будто бы на эшафот, Движутся тени бескрылые - "ховер", "перо" и "топ спин"*. МартЕ притяжения пленники, ангелы пляшут фокстрот. Что бы ты отдал, любимый мой, за возвращение - к ним? Шорох пластинки заезженной под патефонной иглой, Рвется наружу отчаянно сердце, попавшее в такт... Утро! И ангелы - прежними - взмоют с асфальта домой. Жизнь начинается заново - может быть, именно так? ____________________________ *"ховер", "перо" и "топ спин" - танцевальные фигуры Оле Лукойе Каждый вечер - задернуты шторы, Чай заварен, открыто вино. Скоро детские страхи, как воры, Потихоньку полезут в окно. Будут свечи гореть до рассвета, Создавая нехитрый уют. Страхи курят мои сигареты - Хорошо, хоть стаканы не бьют. Я кормлю их стихами с ладони - Непросохшие строчки горчат, И окурки ростками агоний Мне впиваются в кожу плеча. Боль навылет серебряной спицей... Гости, кажется, снова пьяны. Значит, к детям слетят на ресницы Только самые сладкие сны. Утро смоет отметины с кожи, Манит призраком счастья кровать. Нам со страхами вместе, похоже, Не одну еще ночь коротать. Срочный вызов Мои палачи вызывают ко мне врача, Толпятся у камеры, глухо бренчат ключами. "Послушайте, доктор, она не должна молчать, А вот ведь - уже полгода не отвечает. Сама себе делает хуже - смотрите, док, Как бесится пульс, как ее донимает кашель. Упрямая - ужас. Да был бы с упрямства толк! А скажут, поверьте, что здесь упущенье наше. Мы делаем все как положено. Вот контракт: Иголки под ногти, бессонница, боль, потери - Точь-в-точь по рецепту. За что она с нами так? Поможете, доктор?" И доктор проходит в двери. Он смотрит по-птичьи, задумчиво хмуря бровь, На губы, зашитые крепкой неровной строчкой, Старинным ланцетом из вены пускает кровь - И я истекаю стихами до первой точки. О неотвеченных письмах Из каких краёв, скажи, из какой москвы, Из каких времён нехоженых и пустых, Из каких глубин морских, океанских впадин От тебя придёт то слово, то полстроки, Как чудная рыба, снятая с остроги, Или нитка бус - агатовых виноградин? Я молчу в ответ отчаянно, наугад, В подъязычье бродит собственный виноград - Недоспелый хмель и уксус в одном флаконе. Поцелуй, проклятье - просто дрожанье губ, Выхожу на звук, и падаю, и бегу... Я слепа, асфальт целует мои ладони. Имена имён царапаются внутри. "Отпусти!" - кричу, а ты говоришь: "Смотри", Растворяясь в местном смоге алмазной пылью, И зрачки взрывает свет в миллион карат, Воробьи орут, над ухом вздыхает март, И твоя любовь стреляет мне в грудь навылет.