скачено с сайта "Блики Тишины" - http://bliki.narod.ru по всем вопросам обращаться: bliki@bk.ru при использовании стихов: Авторство оставлять - обязательно e-mail Автора при наличии - указывать обязательно ссылка на сайт - желательна. ============== Ольга Родионова (Нью-Джерси) * * *   Ему не прикажешь: бейся. Оно, в этой клетке ребер - Одно из немногих бедствий, Злодейская птичка робин.   Удар - перебой. Зашторен - Молчи, позвонок гремучий! Не сыпь ей в кормушку зерен, Замучай ее, замучай!   Найдем веселей и краше, Счастливее, может, будем. Кому этот щебет страшен? Ни мне, ни тебе, ни людям.   Сорвавши голос - крещендо! - Совравши - долой, страница!.. Но бьется она зачем-то, Нелепая эта птица. Если хочешь знать, я давно не видела снов, Не гоняла сов, не ловила в лесу лисят... Потеряла голос, истратив на горький зов - Сколько лет прошло - двести? Тысяча? Пятьдесят?.. Я давно не растила роз, не роняла слез, Не глядела вечности в каменные глаза. И меня не трогал извечный мужской вопрос: Для чего живу? - да чтоб ты мне в ответ сказал: Я люблю вас... - нет, я, конечно, вру. Я не жду ответа, словами - не приласкать... Ну же, Кай! Давай продолжать игру! Я иду искать.     * * *   Покажите мне эту любовь, покажите мне, Где она жива, где она, на каком вокзале Провожает лица глазами, где, на какой луне Оживет, дрожа, ожидая, чтобы сказали: Я зову, я зову, скорее, иди сюда! - И она покорно, нежно, в слезах, в неволе, В лепестках, в осколках трехвекового льда - Подойдет и встанет на точку предельной боли. Запредельной боли, заверченной до винта, До такой резьбы, за которой уже неважно. Я тебя люблю, бесстыдная красота, Я тебя люблю, безмерная простота, Говорящая: полно... простите... ваша.   * * *   Птицы - всего лишь повод Взгляд отвести от крыш. Ветер в окне вагона, Волосы на ветру. Ты машинально куришь, Смотришь в окно, молчишь, Думаешь, что, наверно, Я без тебя умру. Станция. Два барака. Сохнущее белье. Тетки несут картошку, Яблоки и цветы. Дети, в пыли играя, Имя кричат мое. - Что это там за птицы? - Гарпии, - скажешь ты. И, как машинка "Зингер", Рельсы сшивая встык, Штопает скорый поезд Длинное полотно. А позади красиво, Ярко горят мосты - Чтобы тебе не скучно Было глядеть в окно.     * * *   Гляди-ка, куда улетела стрела! Среди камышей и кувшинок Царевна-лягушка ее подняла - Фортуна не знает ошибок.   Лягушечья шкурка в твоем коробке Хмельной обернется отравой - На царском дворе, в терему, в теремке Танцует царевна, как рыбка в садке, Крыла ли лебяжьи - о левой руке, Моря ли мурлычут - о правой.   Ах, как она, душенька, пляшет, легка! Простой топоток устарел, вишь. Не ты ли лежишь поперек каблучка, Мой нежный остзейский царевич?   Ах, как она пляшет! Крылаты стопы ль? Мои ж - нелегки и неловки: Мой пляс - босиком; то ли в пол, то ли в пыль - Ни искорки из-под подковки...   Безгласна, молчу, заблудясь в трех словах, Ни Грёзой не став, ни Ундиной, Ничем обернувшись, вотще ворковах... Прости же, царевич: в моих рукавах Ни косточки нет лебединой.   Мой жребий попроще - глаза отводя, Расплескивать нежность и ужас, Танцуя, мин херц, от дождя до дождя С твоим отражением в лужах.   * * *   Пой, запечный сверчок. Наплевать, что лепечут уста, Нескрываемо жадные, пьющие воздух, как водку. Пой тихонько, скрипи. Этот смертный еще не устал - От его электрических рук пробивает проводку.   Ни к чему отвлекаться на частности - пой, говорю. Твой столетний период сверчка истекает в субботу. Несмотря на любовь и войну, ты закончишь работу Как часы, и отметишь рожденье по календарю.   Если птицей родишься, меня и не вспомнишь, не ври. Этот смертный, которого руки, которого губы... В общем, этот, который, я знаю, бессмертный внутри, Спроектирует вновь мини-иерихонские трубы,   Золотые соломинки труб для запечных сверчков, Улетевших в трубу вместе с дымом растопленной печки. Что он пишет, пожалуй, и не разберешь без очков - То ли строчки стихов, то ль обнявшиеся человечки.   Он такой, он придумает, ты ему только напой, В полнамека напомни, а дальше он сам разродится. Эй, запечный! напой мне - я тоже хочу возвратиться Из холодной золы - золотой, как солома, тропой.   * * *   Когда ты вернешься из плаванья в чреве кита, И Левиафану наскучит его забава, И будет подстерегать тебя суета - Не слева, так справа, - Пошли мне голубя, пусть он даже забудет сесть, Всего лишь покружит над головой, вверху, Я все равно разглядеть сумею Благую Весть И дам твое имя еще одному стиху. Люблю на всех существующих языках. Прости перебои ритма, дыханья, слов. Ловец человеков, я тоже в твоих руках, В сетях, где еще трепещет живой улов. Почему так тихо? Я почти не слышу себя. Ну, не просить же счастья, крича в небесное чрево... ...Сегодня выпадет снег, карта выпадет, как судьба - Не справа, так слева.   * * *   Смотрящий не уснет - он смысла сна не помнит, Он пальцами ведет по черному стеклу, Он по ночам дрожит в дыханье теплых комнат И звездные следы рисует на полу.   Он, голову задрав, во тьме читает знаки, Следит рисунок вен на ангельской руке, Он смотрит на тебя - и ты в своем бараке Тифозном - ощутишь дыханье на щеке.   Смотрящий не уснет - он темноте не выдал Ни сто своих имен, ни сто названий звезд. Он мерзнет на мосту - окаменелый идол. Я помню этот взгляд, и знаю этот мост.   Смотри же: время ждет. Пространство наблюдает За шевеленьем тел. Ознобом изнутри Сквозят любовь и смерть. И надо мной взлетает Отчаянье мое. Смотри, смотри, смотри!..   * * *   Холодно, милый. Разве что чуть теплее Будет вот в этом парке, вон в той аллее, Рядом вот с этим деревом, - может, клен?.. В парке меня всегда настигает вечер. Город заброшен, клен молчалив и вечен, Каждый листок оборван и приземлен. Жалобно, милый. Песен твоих изнанки, Каждая - по сту раз - письмена и знаки, Те, что она не слышит, а я пойму. Ей непонятен привкус, но важен искус, Темен контекст, но сердце пронзают искры, Иглы, и что - важнее, и что - кому?.. Вот я иду, бреду, собираю злато. Всё облетело, всё, что на миг крылато, Всё, что горело, милый мой, а зола-то Копится, засыпая уснувший дом. Мы не живем в Помпее, мы - отпечатки Тех, кто когда-то жил. Даже сняв перчатки, Я согреваю пальцы твои с трудом. Холодно, милый. Может быть, будет снежно, Ёлочно, беспокойно, смешно и нежно, Славно, метельно, вьюжно, белым-бело, И на золу и пепел, укрывший крышу, Ляжет иной контекст - я его не слышу, Но понимаю так, что тебе - тепло.   * * *   Из диких стран за порогом снов, Где смертным не сделать шагу, Приходит некто, властитель слов, И учит марать бумагу. Туманный цвет не одежд, но крыл, По крышам ползет, по лужам... Чему ты грешных нас научил - Тому мы усердно служим. Науку дерзостную твою Усвоив, храм основали. И я все то, что внутри пою, Записываю словами. Не бойся. Нет никаких скорбей, Мы можем поймать теперь их. Сказавший: <слово - не воробей>, - Не знал о бумаге, перьях, Чернилах... ныне ловцы словес Улавливают сердечки. Один сказал: <Не умру я весь>, - В снегу возле Черной речки, Другой: "Есть много на свете, друг Гораций...", - а третий выпил Глоток вина, поглядел вокруг И ласточкой в небо вышел.   * * *   Ты думаешь, смерти нет, перевозчик спит, И неувядаем сад, и атласна кожа, Почтовый ящик тесен, нектар испит, На рынке розы, и радость на них похожа,   И каждую среду - ярмарка до шести, И каждый пряник надкушен тобою сладко, И даже лед - чтоб норвежки скользили гладко... Но это неправда, радость моя, прости.   Харон не ведает сна. На дворе весна - Но эту розу - ты видишь? - побило градом. Старушка была пленительна и юна - Теперь живет в деревне под Ленинградом.   Ее никто не помнит, и даже ты, И даже я, потому что я тоже, тоже... Никто из тех, кто тогда приносил цветы, Никто из тех, кто влюбленно глядел из ложи.   Кружись, кружись на праздничном колесе, Пока среда, пока на пороге лето. Ты тоже боишься смерти - как я, как все. Поэтому я целую тебя. За это.   * * *    Ты мне больше не снишься - не знаю я, что со мной. Осень-врушка, наверное, нынче строга ко мне. Запахнувши пальто, уплываешь в чужой, дурной, Невоспитанный сон - и целуешься там, во сне. Ты придавлен работой, как пьяница колесом, Ты снесен, унесен в подсознательный алый мрак. Всем ветрам в чердаке, завывающим в унисон, Всем бродячим собакам ты снишься, а мне - никак. Ты не хочешь мне сниться, сбегаешь, - прогул, прогул, - Прогоняешь мой взгляд и уходишь, рыча, в пике. Но, как давний апрель, что меня под себя прогнул, Неизбежно виднеешься в каждой второй строке. Ты мне больше не снишься - придумывать разве сны, Слушать стук загрудинный на скомканной простыне?.. Я все время одна, но глаза твои так темны, Потому что ты больше не снишься, не снишься мне. * * *  Что я за воин, если боюсь сражений? Что я за птица, если боюсь полета? Бедность моих глаголов, надрыв спряжений - Пыльный чердак, выцветщие полотна. Вот на картине лужи в размокшей глине Черная птица (тушь), колея, дорога. А на другой картине - рассвет в пустыне, Ты на рассвете, город в ладони Бога. Ты на рассвете, в клочья порвав тетради, Силишься те клочки - да к сердечным дырам. (Уголь, белила) - спи уже, Бога ради! - Рукописи горят, небо воняет дымом. Кружит душа, как воробей, над телом. (Тушь, акварель, картон), фронтовые сводки. Тянешься отыскать в себе, угорелом, Что-нибудь больше пули и слаще водки. Эк занесло - точно топор над плахой!.. Тщишься проклясть все, что для смертных свято. Бедный, сидишь, завесив лицо рубахой, - Черный зрачок не хочет белого света. Вроде бы, жив. Вроде бы, весел. Вроде - Ходишь (картон, гуашь), принимаешь пищу. А в голубой дали, в городской утробе, Там, где (асфальт, мелки) отголоски бродят, Дочка твоя - ангельское отродье - Крупные закорючки в тетради пишет. * * *  Страх вызывает потерю голоса. Связки Пересыхают сразу, и слава Богу: Перестаешь взахлеб рассказывать сказки И начинаешь видеть во сне дорогу. На подъездной дорожке листва сухая - Надо мести. Сентябрь. По ночам прохлада. Старые сказки, в горле пересыхая, Тихо шуршат... но ты говоришь - не надо, Значит, не буду. Осень подобна чуду - Бог не взрослеет: старые все забавы. Нет ничего забавней любви... не буду. Что там про осень? Осень подобна праву Плакать, хранить молчанье, варить варенье, В бездну смотреть, не рассуждая, что там, И не связать ни разу, ни на мгновенье Страх своего паденья с твоим полетом. * * *  Зазвенят колокольцы. Забудешь, о чём Говорили, шушукались, пели - И почувствуешь ангела правым плечом, Неумело спорхнувшего с ели. За окном наблюдая движенье небес, Изумишься случайному снегу, И присядет на краешек времени бес, Прокатившись на пятках с разбегу. По ледянке, по лезвию... вольно едва ль, - Но стремительно машешь руками. Безнадежно теряющий память январь Подо льдом шевелит плавниками. Занесло твои санки, обрывом скользя Между Яхве, Христом и Перуном, Вылетаешь на край, за которым нельзя Оставаться беспечным и юным. Крутишь пленку назад, с эпилога - в пролог, Сердце бьется - вот-вот разобьется, Обиваешь пимы о высокий порог, "Богородице Дево" твердишь, как урок... Новогодний, нестрашный ночной ангелок На рождественской ёлке смеется. *** там неразборчиво, там непролазно почти, как в придорожных кустах, где шуршанье и хруст, перелистай, перепутай, затем перечти, если не трус. сорок четыре веселых, четыре в уме, двадцать испуганных, - пересчитай, - двадцать два. перечитай, - осторожно, мне больно, - к зиме эти слова. их там немного - пожалуй, на слабый глоток желтой синицы, клюющей стекло поутру. глуп мой роток, на него не накинешь платок, даже когда я умру. носится, носится в небе моя болтовня, белым чертя в облаках остывающий след. в космосе тоже осталось немного меня, а на земле уже нет. * * * Потеряй меня в парке, у карусели, в красном пальто, по дороге в рай. Я загляжусь на птиц, что присели на провода, а ты потеряй Меня у киоска, где эскимо продает эскимоска, А из кино Шумно выходит подростков толпа, как матросики с трапа. Я так мала, мне пять лет, я мала и глупа, я тебе не нужна, Потеряй меня, папа. Пусть мне останется пять, пусть меня унесет бабай, В красном пальто, по дороге в страну бай-бай, Я не буду плакать, не буду капризничать, падать на пол, Потеряй меня у карусели, папа. Потеряй - у тебя еще останутся дети - Мальчик и девочка, брат и сестра, разве мало?.. Потеряй меня, добрый мой папа, как лишний билетик, Чтобы я тебя Чтобы я тебя не теряла. колыбельная по пятницам седуксен реланиум нембутал осторожно голову придержи ничего он просто устал устал это все небесные куражи послезавтра вытянем воспарим что ты там копаешься тут клади завтра ляжет камушком на груди камушек покатится рухнет рим седуксен реланиум перебор нам бы что полегче бы мимо рта он же бог да брось ты никто не бог умирать по пятницам красота кап... - укрой простынкою - кап... укрой как там этот градусник тридцать семь тут никто не ляжет в земле сырой да земли сырой тут и нет совсем спи куда он денется встанет в пять спи настанет завтра настанет рай светлый послезавтра не умирай дай ему поспать дай ему поспать Насте Прилетят коноплянки летом клевать плетень - Не сыскать младенца ли, лебедя в лебеде... Дураку с утра на конюшне дадут плетей, А тебя, царевна, утопят ночью в святой воде. Желт аир, а кипрей пурпурен, репейник ал. Ветер травы треплет, толкает, как бес в ребро. Не проскачут, звеня доспехом, ни гунн, ни галл, Чтоб украсть твое последнее серебро. Трень да брень, серебрень-бубенчики, спи, душа. Вот придет дурачок на берег, достанет нож, Срежет дудочку из прибрежного камыша, Дунет - ты вдохнешь. Дунет - ты споешь: люли люли люблю малина зову зову спит виллиса цветет мелисса иди иди упади в траву упади в траву упади И тогда дурак упадет, упадет в траву. * * * некоторые люди любят стихи и прозу, некоторые уверены, что до свадьбы не заболит. если я тебя поцелую - ты превратишься в розу, такую отчаянно-алую, что хочется забелить. прекрасное мое чучело, мы живы, пока мы лживы, пока набиваем соломой раскрашенный наш камзол. когда мы умрем, окажется, что прежде - мы были живы, и это было не худшее из многих возможных зол. поэтому мы выплясываем отчаянные мазурки, в горящем саду, во гневе, в огне, в золотой пыли. если ты меня поцелуешь - я превращусь в сумерки - сумерки, сумерки, сумерки - отсюда до самой земли. ну, что - полетели? тает небесное покрывало, живучая осень корчится, сдирая окраску роз. и совершенно не важно, что я тебя не целовала - ты все равно превратился в розу и под окном пророс. * * * Цепляйся зубами, мой ангел, мон шер, мон ами, За пеструю лесенку детских весенних считалок, Смешных выкрутасов, подростков, считающих галок... Грядущее лето на грудь осторожно прими. Цепляйся зубами, мон анж, за свои удила, Сезонное диво весны облегченно вдыхая, Цепляйся за мокрый бамбук в переулках Шанхая, Где май, как бандит, появляется из-за угла. О кто там, на улице, машет зеленой полой, И чья это барышня, вся в голубом, с кавалером, И где этот дом, одичавшим доверен шпалерам И утренней, сонной, апрельской присыпан золой? Цепляйся за это, мой ангел, угрюмец, гордец, За воздух, за ветки, за птицу в малиновой клетке, За маленький сад, где еще уцелели ранетки, Как мокрые гроздья морщинистых алых сердец. Цепляйся, держись, нам никто не подмога, никто. На этих качелях - цепляйся! - все ангелы серы, И барышня вся в голубом, и ее кавалеры, И ветер Шанхая в своем долгополом пальто. не исторический стих "вынесло накатило моя голова как шар колотится о затылок: Господи, оплошал" (А.Очиров) господи, оплошал площадь полным-полна синих гвардейцев шаг медленный, как луна пчёл и стрекоз родня - праздничная мигрень не отпускай меня, господи, обогрей господи, погоди дай потушить огонь, вырванный из груди блеском твоих погон ёкает в животе, пот леденит виски барышня, в тесноте вставшая на носки, мальчик со стопкой книг, писарь с пером в башке... господи, намекни, что там, в моем мешке!.. мальчик без головы алая с белым шаль ну, оплошал, увы, господи - оплошал в шорохе кинолент зрители скажут: зря этот дурак студент бомбой убил царя * * * В городе Дураков вешают всех собак, Чертят черты икон вилами по воде. Как ты там, далеко? Думаю, что никак. Где ты там, далеко? Думаю, что нигде. В майских там небесах, В ласточьих голосах, Ты в опустевший зал Несколько слов сказал: Я, мол, не то что вы, Мне, мол, хуйня война, Мир, мол, меня ловил, - Только вот не догнал. Нет бы пуститься вброд, Нет бы - да компас врет. Как ты там, говоришь? Да гляжу свысока. Выстрелишь - воспаришь, но не стреляй пока. В общем, с дырой в груди холодно - погоди. В общем, хуйня война, Но ты поживи одна. Ангелам - ангеловы бредни, а ты живи, Ведь, не сносив головы, не сможешь петь о любви. В общем, поскольку сдох, я больше тебе не бог. ...В городе Дураков помнит ли кто о нас? Спрыгни на облако, вниз наведи мосты. Спас ли там, далеко? Думаю, что не спас. Ты ли там, далеко? Думаю, ты. В огненной вышине Плачешь ли обо мне?.. Китай 1 а мне говорят: в Китае снег - и крыши, и весь бамбук мне нравится один человек, но он мне не друг, не друг столкнет и скажет - давай взлетай, - а я не могу летать и я ухожу внутри в Китай, и там меня не достать я там сижу за своей Стеной, и мне соловей поет, он каждый вечер поет весной, ни капли не устает у соловья золоченый клюв, серебряное крыло поэтому мне говорить "люблю" нисколько не тяжело внутри шелкопряд говорит: пряди, - и я тихонько пряду снаружи в Стену стучат: приди, - и я, конечно, приду в груди шуршит этот майский жук, хитиновый твердый жук и я сама себя поддержу, сама себя поддержу стоишь, качаешься - но стоишь, окошко в снегу, в раю на том окошке стоит малыш и смотрит, как я стою за той Великой Китайской Стеной, где нет вокруг никого, стоит в рубашечке расписной, и мама держит его 2 колокольчик - голос ветра - на китайском красном клене мне сказал татуировщик: будет больно, дорогая он собрал свои иголки, опустившись на колени на его лопатках птица вдаль глядела, не мигая он достал большую книгу в тростниковом переплете будет больно, дорогая, выбирай себе любое: хочешь - спящего дракона, хочешь - бабочку в полете: это тонкое искусство именуется любвью я его коснулась кожи, нежной, смуглой и горячей точно мёд, в бокале чайном разведенный с красным перцем будет больно, дорогая! - я не плачу, я не плачу, я хочу такую птицу, на груди, вот здесь, над сердцем ...колокольчик - голос ветра - разбудил нас на рассвете алым, желтым и зеленым дуновением Китая было больно, больно, больно!.. но, прекрасней всех на свете, на груди горела птица, никуда не улетая * * * У нас с тобою - не в глаз, а в бровь Всегда, и всегда - одно: Я знаю, красное - это кровь. А ты говоришь - вино. Нам врозь влюбиться, и врозь остыть, И каждого Бог простит. Я знаю стыд, и ты знаешь стыд, Но он у нас разный, стыд. Отговориться былым грехом, Паскудством, дурным стишком? Но там, где ты - на коне верхом, Там я - босиком, пешком. Огонь - по жилам бежит, а дым - В глаза, вот и песня вся. У нас с тобою Господь один, Да разные небеса. Нам все поделом, по делам, а наш Разводчик - в разрезе глаз. Я жду, когда ты меня предашь В пятьсот азиатский раз. Ходящий по водам, пескам, звездам Не видит путей простых. Но знай: я тоже тебя предам. И ты мне простишь, простишь. * * * Ане Ты целуешь себя перед тем, как покинуть дом. Я целую дом свой перед отъездом в Канны. Одиночество в сердце борется со стыдом, Друг на друга ставя призрачные капканы. Удержись, моя радость, покуда твой воздух чист, В Нагасаки, в пыльной и темной утробе боли. Ничему не верь, никого не слушай, лучись, Научись, например, ходить по канату, что ли. Ты целуешь себя перед тем, как сойти в весну, Как шагнуть с ума и в зеркале отразиться. Я целую время, которое протяну До весны, что плачет, грезится и грозится. Я целую дом перед тем, как уйти в кино - Мне покажут жизнь в деревне под Хиросимой. Одиночество неопасно, вполне смешно, Как щекотка - и точно так же невыносимо. Ты целуешь себя, чтоб вернуться в себя назад, Но глаза грозят зеленым огнем номады. И когда ты плачешь, и сны по лицу скользят, Зеркала в прихожей мой бледный рот отразят Сквозь кровавый оттиск бесстыжей твоей помады. гамлет - офелии так получилось, нимфа, прости, не плачь в наших пенатах музы не носят брюк поистрепался мой пилигримский плащ рыцарский облик тоже слегка обрюзг в дании принцев учат сажать редис это полезно - лучше, чем жрать вино в общем, не парься, бэйби, не простудись я простудился - мне уже все равно сплю да гуляю, думаю, снова сплю вынес вот на помойку словес мешок только не начинай про люблю-люблю я ведь уже ответил: все хорошо офелия - гамлету нет, ваша милость, я тебя не зову. (хотела сказать: не люблю, - не вышло, ну, значит, так). я сочиняю песенку, донник рву, выше шумит река, подпевая в такт. мокрый рукав елозит, бумагу мнет, песенка осыпается мимо нот. даже тебе теперь ее не собрать, мальчик, когда-то любивший меня, как брат. (хотела сказать: как сорок тысяч, да всё вранье, - вон они, сорок тысяч, - галки да воронье). знаешь, что я узнала, став, наконец, рекой? жить под водой нельзя. Поэтому никакой тут отродясь живности, кроме жаб, не было бы, когда б не моя душа б. ладно, молчу-молчу, и пока-пока. лучше б я замуж вышла. За рыбака. * * * По мостовой, каменной от невзгод, Ливень грядет, как поредевший взвод. В небе сверкает штык, оружейный гром... Город, отдай мне крыши свои добром! Я их раскрою, чтоб в городском нутре Пленные рыбы дергались в серебре, Чтобы в осколках падающих витрин Нежно искрились плечи моей Катрин, Чтоб меж колонн и плит прорастал травой Праздник распада, грех одержанья твой. Чтобы внутри пустых городских часов Ржавые шестеренки вспугнули сов, Чтобы внизу, в медном плывя тазу, Мокрый джаз-банд живописал грозу, И, разрывая дряхлые невода, Из океана встала моя звезда. ...Чтобы ковчегом плыл, кружась, дилижанс, Черный играя джаз. * * * В этом метро, подземном И поднебесном, братцы, Без степеней научных не разобраться. Поезд летит тоннелем, Стекла зарею мажет. Кто-то уже приехал, и машет, машет. Поезд уходит в облак, В землю, в пожар электро, В воду, в открытый космос, мой бедный лектор. Мебиус клеит ленту, Поезд ползет упорно. Мы под землей ли, в небе - выглядит спорно. Станции без названий, Крен парашютных вышек. Кто-то уже приехал, и вышел, вышел... Ангел с кастрюлькой супа Ждет, головой качает: Кушай, болезный, пусть тебе полегчает. * * * конница, конница, голова в бурьяне, сапоги в сугробе, глаза в слезах здравствуй, маруся, изменил по пьяни, извини, упал в дорогих глазах вот моя душа, застрели навылет, вот моя деревня, полон дом травы извини, маруся, хотелось выжить не сносил, как водится, головы в нашей сотне - да не в пешей роте на груди георгий, в груди весна вы поглыбже, братцы, меня заройте, чтоб она не видела из окна вдоль да по речке лебеди да гуси синие фуражки, зеленый шум здравствуй, маруся, прощай, маруся больше ни словечка не напишу * * * яблони, яблони, выводки ртов грачиных, кружево белых свадебных майских лат. бог мне простит, что бога люблю в мужчинах. в женщинах тоже, но женщины - это ад. только яблони, только они, похоже, женскую кротость прячут в душе ствола. детский мой призрак, помнишь, ты тоже, тоже яблоне куклу старую отдала. разве поверит живущий в розовой праге в пригород, подыхающий от тоски, чьи беспризорные дети чудят в овраге, перебирая белые лепестки. что за причуды, право, у малолеток - каждый уверен, что ангел следит за ним. дряхлая яблоня с куклой в развилке веток, точно старуха с подкидышем неземным. и цветет из последних, и машет белым, и качает - весна, мол, гляди, весна... ангел мой, пока ты по оврагам бегал, я смотрела на яблони из окна. мы сейчас о причудах, не о причинах, я сейчас вообще о чем, не пойму. вспомнила: я бога люблю в мужчинах. и потому, конечно, и потому... * * * В озере Чад отпечатки небесных крыш. Я говорю - любовь, - а ты говоришь... Как утверждает моя подруга Нино, Мы-то хорошие, это весь мир - говно. Спой, косоглазый король, про жирафью стать. Озеро Чад далеко - его не достать. Обещай, что в этих сумерках, в которые ты смотрел, Будет любовь сначала, и только потом - расстрел. В сумерках люди ищут других людей Ощупью, по зеленым контурам тел. Не находя того, кто уже взлетел, Слабого эллина тискает иудей. В сумерках, полных черемухи и волков, Каждый каждому стал, наконец, таков. Каждый в каждом, как люпус, хвосты висят. Каждый неверный верен на пятьдесят. Каждый с винтовкой новенькой, иншалла. Озеро Чад мерцает в углу стекла. в сумерках самая охота, брат, - говорит человеку волк. дай я тебя поймаю, брат, в казацкой папахе, в каваказской бурке, в армяке, в тужурке, в волчьей шкурке, на окраине сентября, в зеленых кустах малины, в золотых погонах, в малиновых лычках, брат!.. и человек отворачивается, ни слова не говоря, и смотрит на озеро Чад. А на озере Чад королева гуляет одна, Точно ночь нежна. Не молитву бормочут ее уста - Королева считает до ста. И на каждой сотне проходит век - Анно Домини, человек. Не робей, амиго, кругом враги, Волки в стае не с той ноги. С этой сотней в сумерках лучший клёв На овечек и королев. А на том берегу эскадрон рысит, На телеге у пленного глаз косит, Окровавлен лоб да измят мундир. Далеко еще, командир? Здесь налево, брат, от Москва-реки, Там до Солнцева напрямки. Как увидишь черемуховый овраг - Так и дома, брат. Королева в сумерках не узнает, куда пришла. Говорит, искала долго наощупь - и не нашла. Только запах черемухи, только ожог кольца, Только дождь, глаза смывающий с пол-лица. Ни чужих не видно в сумерках, ни людей. "... есть любовь", - как сказал печально эллину иудей. * * * зеркало О женщина утром сама себе не равна утром зима, даже когда весна переступая по кафелю в темноте не зажигает - силы уже не те медленно в столбик в ванной течет вода зеркало цвета льда утром зеленых глаз не сияет ах утром не раной рот - узелком в снегах утром до первой мальборо голос - мел волосы - серый мех раз-два-вдох-выдох, господи, почему зеркало в полный рост в прихожей покажет тьму тьма твою мать, и это способно жить? все, что тогда стояло, давно лежит. ляжки еще ничего, а вот с грудью беда - нежным торчком не встанет уже никогда только осанка - прикройся, - господи, это я, дура твоя. голое освещенье, тени темная лесть - ладно, сколько мне лет, а я еще здесь и здесь - девочки нервно курят, сразу вторая, стоп в нашем возрасте это гроб в нашем возрасте, оля, оля, вовремя спать. в детстве во сколько? - вот и во столько, мать твою мать это вот что у меня с лицом, с телом, с глазами, ртом? ладно, это потом. и надеваешь чулки, надеваешь чулки, надеваешь чулки кольца нейдут с руки, хоть посуду мыть не с руки, свет и тени, глаза и рот - нежность еще жива - вот и вот. просто иногда по утрам кружится голова, но это, в общем, не в счет. просто, оля, такая жаль, что в зеркалах, ага, не отражается, кто отражал время-врага, тело рожало, млекопитало, млечным своим путем тело летело, тело давало, а потом... ты надеваешь белье кожуру лепестки листву ты говоришь себе: я не умру, я еще ах живу, ходишь вечером вся в цвету носишь цветок во рту и глаза твои, падающие в темноту... в переходе от вечера до постели день постыл. господи, мы себя не простили, а ты нас опять простил. господи, что мы за дети, нас так легко задеть... дай же еще немного на свете - здесь и здесь. ружьецо-то возьми, ружьецо-то, нажми на курочек - мы давно не стирали на речке кровавых сорочек, мы давно не копали, не мяли тяжелую глину. в грудь не можешь - зажмурься, дружочек, и выстрели в спину, в белый свет, в молоко, в золотые медовые дыни... можно выстрелить так, что никто никогда не подымет. не подумай, что встану - не встану, и сниться не стану. серебро в серебре, вот и пули сбиваются в стаю и летят ледяными скворцами, отпущены сами то ли нами, птенцами, то ли нами, отцами.