скачено с сайта "Блики Тишины" - http://bliki.narod.ru по всем вопросам обращаться: bliki@bk.ru при использовании стихов: Авторство оставлять - обязательно e-mail Автора при наличии - указывать обязательно ссылка на сайт - желательна. ============== Ольга Родионова (Нью-Джерси) * * * Гроза, мое сердце... А что у вас нынче? - Гроза, мое сердце, гроза. Осколком зеленого ока сверкнет - и раскатит По водам озерным зеленые волчьи глаза, И дальним ворчаньем ответит, и конным проскачет. Не вечно мне отроком пленным бежать у седла - Трава полегла, сапоги до колена промокли. Зеленые стекла с вороньего мечет крыла Гроза за окном, завивая воронками вопли. О, волки мои! Все цветы у дороги умрут, В иссеченном озере рыба всплывет до рассвета, Шарахнется конь, волчьим оком блеснет изумруд, А там, мое сердце, начнется и кончится лето. Ну, хватит, мой свет, изводиться, - гроза-то прошла. На черной воде изумрудные пляшут осколки, Черемуха пахнет, и отрок бежит у седла, И ворон летит, и несутся за всадником волки. * * * Милая леди, вы снова сидите в луже, Аранжируя букет из мусора или вздора. Будет тепло изнутри - никогда снаружи. Будет зима, и это наступит скоро. Будет мороз по коже, мороз по коже. Бедная леди, куда вам теперь податься? Может быть, замуж, - мы это обсудим позже, - За дурака, как могли бы вы догадаться. Или еще в монастырь, только там несладко - Нет моряков, всегда уходящих в море. В книжке про Гамлета ваша лежит закладка - Там, где Офелия сходит с ума от горя. Вашу ли книжность, леди, считать причиной? - С вами весь мир то ль в сговоре, то ли в ссоре, - Значит, будет гроза. И считать мужчиной Можно того лишь, кто выйдет сегодня в море. Леди, вы снова думаете стихами - Вредная эта привычка ведет к утратам И выдает обидчикам с потрохами Страх перед точкой. И ветер перед закатом. * * * Не уходите! Каплю грозы и мяты, Стекол, звенящих точно от ветра, точно Землетрясенье... Вы же не виноваты, Что на дороге пусто, на сердце тошно. Строй одиночек парами по баракам, Страх раствориться, в небе растаять паром... Не возвращайтесь, поручик, к своим баранам, Два одиночества - это вправду пара. Парки прядут прилежно за ниткой нитку, Нитки звенят, касаясь друг друга часто. Не уходите! Вам не найти калитку. Там, за калиткой, нет никакого счастья. Выдумать слово? Нет никакого слова. Буквы Кирилл с Мефодием нижут в бусы. Связки согласных, гласных, мычанье слога, Сложный узор, но только в молчанье - буйство. Нас не бывает. Нас начертали старцы В виде небрежных азбучных закорючек, Ангел зевнул, вздохнул, нацарапал стансы... Там, за калиткой, нет ничего, поручик. ============== Я ИДУ ИСКАТЬ ============== Листья считаю - ворох цветных бумажек. Каждый всхлип оберну разноцветной шуткой. Как ты далек, и представить жутко мне, даже Дальше, чем до луны пешком, с посошком и дудкой. Там, на луне, не я ль стою с коромыслом? Полные ведра за годы натерли плечи. Речи свои мы вряд ли наполним смыслом - Кажутся людям странными эти речи. Вон луны половинка висит над крышей. Видишь меня? Я сверху машу рукою. Может, и видишь, да только вряд ли услышишь В голосе дальнем смех пополам с тоскою. Так и живем, решетами водицу носим, Лунную пыль метем подолом расшитым... Если не так сказала - прощенья просим. Только прощенья - ни нежности, ни защиты. * * * Мой испытанный друг, нескончаемый лестничный холод, Неизменность привычки к куренью на лестнице черной. Издевательский серп, небеса отрицающий молот. Каждый молод и голоден - кажется, так, мой ученый, Мой испытанный кот? Эти сказки не нами напеты, Намурлыканы, грозно и гордо, подобно рычанью. Но сегодня, мой друг, на вязанье распущены петли, И вязальная эта работа ведет к окончанью. Сигарета привычно становится столбиком пепла. Мой отчаянный холод привычно конечности студит. Спицы падают на пол, вязальщица, к счастью, ослепла, И за это сегодня ее не простят и осудят. Я не слышу шагов, я пишу бесконечные списки Равнодушных к куренью, считающих петли и плахи... Но вязальщице той, как мечи, воздевающей спицы, Не откажешь в размахе, мой кот. Не откажешь в размахе. * * * "Ах, пани, панове, Тепла нет ни на грош..." Под нашим старым, усталым, остывшим небом Все изменилось, панове, - дворы, бараки, Запах пекарни, очереди за хлебом, Галич на старой пленке, сирень в овраге. Что-то шепчу, бормочу, заклинаю слово Или пространство - я и сама не слышу: Дождь, переждав, обрушивается снова Ритмами джаза на нашу ветхую крышу. Луком своим золотым купидон-невежа Издалека грозит, не решаясь - ближе. Ах, золотой мой, где же ты раньше... где же? Я бы сейчас жила, например, в Париже... Что ж вы, панове, глядите все суше, глуше, Что ж вы уходите, тускло блестя очками? Разве забыли, как расцветали лужи, Вдрызг разбитые женскими каблучками? А ты, мой свет, - ах, плените меня, плените! - Ты, кого все красавицы так любили?.. Ты в это время бредешь по другой планете, Пыль подымая - груды лежалой пыли. А на эмалевом синем чертоге рая Больше не видно, панове, ни звезд, ни окон, Только чокнутый ангел еще играет В дудку, да чешет свой поседевший локон. Дуй, золотой, ласкай мелодию нёбом, Слёзы вплетая в дождь, зарядивший к ночи. Эй, посмотри же вниз - я стою под небом Всех одиноче, свет мой. Всех одиноче. * * * В каждом окне - украденный манекен. Каждый укор стеклянного взгляда горек. Я не стала никем, никогда не стану никем, Даже если встану для важности на пригорок. Даже если взлечу с пригорка до шпилей, до Городских часов, указующих в прошлый год, Журавлиных стай, кричащих: "Ре-до... ре-до...", - Остальные ноты не слышно, их глушит город. Прокричи над моею немою тенью: "Беда, беда!", - Назови меня, обозначь хоть как-то мои черты! Я гляжу отсюда, ты тоже глядишь сюда, Но мешают окна, часы и шпили, и я, и ты. Ты давно уже тоже оглох, онемел, ослеп, Ты по улице черной тросточкой - туки-тук, - На меня натыкаясь, шарахаешься, нелеп, Как слепой Гантенбайн, забывший про чуткость рук. Я не стала никем, никогда не стану собой, Налетая на стекла - молча, на стены - плача, На чужие спины, трубы, крыши - слепой совой, Беззащитное тело круша, и в руинах пряча То, что мне осталось еще утаить, сберечь, Ненадежное, точно месяц на дне колодца, - То, что множит и множит мою непрямую речь, И никак не может вспомнить, зачем. И бьется. * * * Мы так давно не дети, и луна Лежит пятном на лаковом паркете. И жизнь видна из темного окна. И мы не дети. Зима, зима, и скромные дары, И золотые тонкие осколки, И жизнь светла, как новые шары На нашей елке. Как золотые шкурки на снегу, Как шкурки лис на мамином жакете, Как звезд картон, как нежность на бегу, Как - мы не дети. Уткнуться лбом в желанное тепло, В кафтан, пропахший пылью театральной, И видеть жизнь в узорное стекло - Большой и дальней. Большой и теплой - с папиных колен, Сияющей уже в мечтах о лете... Мой новогодний сон, мой дом, мой плен, Где мы - не дети, Где ничего, любимый, никогда - Под ватой свежевыпавшего снега... И лишь твоя картонная звезда Сияет с неба. * * * Ребенок в матроске, на лбу - горделивое "Витязь", Зачем Вы мне снитесь? По берегу моря, по кромке, по краю, где крабы, Я тихо следы оставляю, прошедшее скомкав. Здесь время и место вполне безразличны, хотя бы И выдумал кто-то такой календарь или компас. На этом песке те же чайки, что в самом начале Еще не написанной книги, как дети, кричали. Но Вы, лейтенант с улетающим взглядом поэта, - Зачем Вы мне, Отто? Меня не пугает к ногам подступившая бездна, Гораздо страшнее провальная синь между тучек. Я прутиком имя черчу на песке бесполезно - И черный, как прутик, из пены кивает поручик. Зачем Тебе, Боже, кормить нас, пустых недоносков, Не знающих броду, не помнящих выхода к дому? За нами лишь барышни в шляпках и дети в матросках - Как кто-то сказал, не умея сказать по-другому. Ну, что вы так смотрите, ангелы, божьи сироты? Иду, наступаю на краешек мокрого шара, Который по-прежнему вертится, и обороты Все той же длины - беззаботного детского шага. И каждый мой след, год за годом, зима за зимою - Смывается в море. * * * Как некстати, поверишь ли, осень у нас холодна! Все ужасней обломки - насмешка седого прилива. И не вычерпать весь океан до туманного дна, Обнажив расстоянье, что посуху преодолимо. Чем похвастать? Уловом? Но скуден и жалок улов. Ни салаки, ни хищных тунцов, ни сельдей, ни макрели. Нынче волны да ветер играют обрывками слов - Расплываются строчки, и письма твои отсырели. Может, вахтенный твой встрепенется и крикнет: "Земля!..", Может, ахнет соседский мальчишка: "Вернулись! Встречайте!" - Только вряд ли, майн либер, ведь крысы бегут с корабля, А пустынную пристань лишь я охраняю, да чайки. Эти чайки простуженным горлом тревожат рассвет - И рассвет наступает, туманом и плесенью тронут. О, мы встретимся - там, в том краю, через тысячу лет, - Где отец мой играет на дудке, а крысы не тонут. * * * ДИАЛОГ ОСЕНЬЮ Она: Ты так долго странствовал, милый, - даже Стены седыми стали, не то что люди. Вы, мужчины, всегда уходите дальше, Чем долетает почта - за то и любим. Бедный Йорик, сносивший твои капризы, Спился и умер. Тень его на погосте Тихо звенит бубенцами, и смотрит снизу Вверх безутешный череп, венчая кости. Он: Птица моя, совенок, детеныш страха, Я не за славой странствовал, не для денег, Не за удачей даже, дрянная птаха, Что ты себе придумала, в самом деле!.. Я не любил тебя, не любил, - не надо, Не говори со мной, не тянись навстречу! Хочешь налить мне мёда? Налей мне яда. Вот моя кружка - лей. Я давно не вечен. Она: Ты так долго странствовал, милый! Мили, Зимы, застывший мёд, эти нимфы, мифы... Я тебя так ждала, что меня убили: Я умерла в Харбине, весной, от тифа. Зимы, дрянной погост, ледяные пчёлы, Скудная зелень, тощий укроп, и смерти Радостное лицо и оскал веселый... Я не грущу ни о лете, ни о Лаэрте. Он: Птица моя, совенок, детеныш ночи! Ты ли меня поила репейным мёдом? Зимние пчёлы жалят мне сердце нынче, Жалость все глубже, слаще, и с каждым годом Всё удаленней твой башмачок забытый. Сетуй - не сетуй, засохший букетик нюхай, Топай на кладбище вслед за печальной свитой... Счастье, что я не видел тебя - старухой. Она: Ты так долго странствовал, милый, - ива Стала совсем седой, а меня однажды Выдали замуж. С тех пор я живу счастливой - Даже фиалки не утоляют жажды. Брат мой убил лисенка; лисенок весел. Всех веселее мертвые - уж тебе-то Это известно... Йорик вчера подвесил Очередной бубенчик в развилке веток. Он: Птица моя, совенок, детеныш лета! Дай подержать в ладонях твою улыбку. Я не имел друзей, не хранил секретов, В мутной реке не ловил утопшую рыбку. Лето в твоих золотых плечах, и в соломе Выгоревших волос... Трех смолистых сосен Дух гробовой витает в остывшем доме. Вот я вернулся! Но здесь наступила осень. ----------- Неоконченное ...всё ничего, душа моя, это всё ничего. Снег - невесомый занавес, белый пух кружевной, Декорация к "Лебединому", - да, и белей всего - Свет, головокружительно распростершийся надо мной. У нас в угловом квартале чудаковатый сосед Вынес во двор раскладушку и смотрит на небеса. Зачем ему снег, душа моя? - он и без снега сед. Но, может быть, ему нравятся бесполезные чудеса. Под вечер ветер заносит сплошь листьями все крыльцо. Я их люблю разглядывать - почти как твое лицо. А снега у нас еще не было - климат, увы, не тот. А может быть, и не будет, даже под Новый год. Но я его помню, помню, - он похож на твои глаза На фоне мостов и кружева кованых черных стрел. Прости, я совсем не помню, чтоб ты на меня смотрел, Но ведь это необязательно, правда? Необяза... * * * Холодно, милый. Разве что чуть теплее Будет вот в этом парке, вон в той аллее, Рядом вот с этим деревом, - может, клен?.. В парке меня всегда настигает вечер. Город заброшен, клен молчалив и вечен, Каждый листок оборван и приземлен. Жалобно, милый. Песен твоих изнанки, Каждая - по сту раз - письмена и знаки, Те, что она не слышит, а я пойму. Ей непонятен привкус, но важен искус, Темен контекст, но сердце пронзают искры, Иглы, и что - важнее, и что - кому?.. Вот я иду, бреду, собираю злато. Всё облетело, всё, что на миг крылато, Всё, что горело, милый мой, а зола-то Копится, засыпая уснувший дом. Мы не живем в Помпее, мы - отпечатки Тех, кто когда-то жил. Даже сняв перчатки, Я согреваю пальцы твои с трудом. Холодно, милый. Может быть, будет снежно, Ёлочно, беспокойно, смешно и нежно, Славно, метельно, вьюжно, белым-бело, И на золу и пепел, укрывший крышу, Ляжет иной контекст - я его не слышу, Но понимаю так, что тебе - тепло. * * * Как трудно подобрать слова, как сложно, Дверь отворив, беды не натворить... Я с вами осторожно, осторожно, На цыпочках пытаюсь говорить. Пусть врете вы, играете, лукавите, - Я тоже вру, играю и молчу. Ведь вы меня оставите, оставите, Когда я все в себе разоблачу? Ведь если я скажу... но это вряд ли. Ах, нет, скажу! Глядите мне в глаза: Вот вы туза в рукав широкий спрятали - А у меня ни дамы, ни туза. А у меня - пустые карты веером. Но, оставаясь в дурах всякий раз, Я верю вам, я верю вам, я верю вам - И это все, что связывает нас. * * * "Ту-ру-ру",- звучит рожок, и мальчики и девочки не возвращаются назад". (Ч. Диккенс)   Возьми билет, мой друг, мой брат, Садись в вагон, спеши, спеши! - Кто всех дороже для души, Не возвращаются назад.   Не верь себе, мой друг, мой брат: Закончен бал, погашен свет. Кто пропадали много лет, Не возвращаются назад.   Не верь и мне, мой друг, мой брат, - Я не вернусь, я не совру. Те, кто закончили игру, Не возвращаются назад. * * *   Назойливая выдумка: тик-так - Идут часы. Шагреневая кожа Сжимается. Ты проживешь и так, На что-то непростительно похожа: На розовый орешник. На овал. На "соль". На исключение из правил. Тебя небрежно Бог нарисовал И некоторых линий не исправил: В твоей ладони линия ума Отчетливей, чем нужно для отчета О том, почем булавки и тесьма. И потому ты думаешь о чем-то. Идут часы. И все календари, Кончаясь, отставляют след на коже Невидимый. И, что ни говори, Ты с каждым днем все более похожа На выдумку, которую никто Не признает своей. Ты ждешь покорно, Но жизни золотое решето, Просеяв прах, освободило зерна. Царапинки на часовом стекле Все явственней. Твоя ладонь - интрига Для хироманта. На твоем столе Иных столетий адресная книга. Идут часы. Никто тебя не ждет. В орешнике посвистывают птицы, Клюют зерно... И снова новый год Откроет календарь на единице. Офелия, о, нимфа... Буква "О" - Всего лишь ноль. О, пренебрег по праву Тобой Господь... И что тебе с того, Что линии указывают славу. * * * Меня везли, как королеву, В наркозных лапах. Направо - воля, а налево - Больничный запах. Везли меня, частицу духа, Туда, налево, Две женщины - одна старуха, Другая - дева. И обе надо мной парили, Туман сдвигая, И юная была - Мария, И та, другая. Коленка матово желтела, Струна гудела, И равнодушно мимо тела Душа глядела. Во тьме мерцала склянка с кровью, Струились лица, И шла старуха - в изголовье, В ногах - девица. А рядом что-то говорили, Звенели чем-то, И крестная моя - Мария - Пекла печенье. "Спи, доченька моя..." - и кто-то Сдвигает шторы. И улетают самолеты На Командоры... И больше не было ни тела, Ни мук, ни боли. И на постель ко мне присела Чужая доля. Она была рыжеволоса, Была чумаза, Она хихикала и косо Сверкала глазом. Послов бесовских камарилья Кривила рожи... Я вспомнила - она Мария! Мария - тоже!.. Пигмейка, карлица, страшилка, Хромая жабка!.. И на виске дрожала жилка, И было жалко... Но черной лестницей, служилой, А не парадной, Уже бежал неудержимый И ненаглядный, Тот, с перьями из белой стаи Поверху тела, - Кого душа моя оставить Не захотела... И тихо теплилась палата В больничных сотах, Светились белые халаты На няньках сонных, Листались скучные страницы, Велись подсчеты, И в теплый край летели птицы И самолеты. * * *   А жизнь красива и свежа, А ветер желт, и кони мчат. Все, мясо евшие с ножа, Об этом знают, но молчат.   В июньском солнечном пылу Желтеют клювики скворчат. Все, в грудь пускавшие стрелу, Об этом знают, но молчат.   По бабкам хлещут сорняки, Копыта пыльные стучат. Все, воду пившие с руки, Об этом знают, но молчат.   Закончен бал, и скрипки - в печь, И канифолью пахнет чад... Все понимают эту речь. Все понимают. Но молчат. * * *   Вот наказанье Божье - дни и дни Не пишется. Неужто все? Так скоро?.. Ну, что же, значит - так. И без укора Смотри, и провожатых не кляни, Пойди на пристань, оглянись на город, И в лодку сядь, и сушу оттолкни.   Зажми во рту зубами медяки - Ты их потом отдашь за переправу. Чего ты ждешь? И по какому праву Ты до сих пор на берегу реки? Ты больше не напишешь ни строки, А это значит - все. Взгляни направо:   Твои стихи плывут наискосок, И все слова, пропитанные влагой, Становятся намокшею бумагой, И все уходит в воду и в песок. Так развяжи последний поясок, Шагни туда с последнею отвагой!..   Не пишется...Неужто - навсегда? Нет, я себе не требую отсрочки, Но все мои испуганные строчки Верни обратно, жадная вода! Я не хочу исчезнуть без следа, И даже в письмах ненавижу точки. Плыви, Харон! Лови мои листочки! Вот допишу - и возвращусь сюда. И ты перевезешь меня - тогда.   * * * Да, мы пропали!.. Нам никто не рад В стране, где месяц в небе странно вышит: Вверх рожками. И город Ленинград Не помнит нас. И город Омск не пишет.   Идут дожди, как шум далеких толп, И сонмы листьев с древних крон струятся. О, там, где рухнул Вавилонский столп, Нам, безъязыким, нечего бояться!   Швыряет осень листьев вороха, Стрижет кусты, в заливе морщит воду. А наша жизнь за рамками стиха Бессмысленна в любое время года.   Извращена, как в зеркале кривом. Пушист клубок, работы ищут спицы... И можжевельник пахнет Рождеством - Мы в нем живем, как ягоды и птицы.   Но в тех краях, откуда мы пришли, Нас не хотят ни выслушать, ни вспомнить, - В дали. В пыли. На том краю земли. В пустом пространстве наших бывших комнат. * * * Много лет назад - не надейся, не промолчу, - На твои глаза я летела, как на свечу. По реке, стекавшей из разрезанных жил, Ты, качаясь, плыл в океан, позабыв, что жил.   Твой кораблик - тусклое лезвие "Ленинград" - В желто-красной ванной ногой раздавил медбрат. Ты был тот Колумб, что пришелся не ко двору. В неотложке врачи откачали тебя к утру.   И Америка - та, до которой ты не доплыл, Стерла имя твое с листа, остужая пыл. Но, когда ты плыл в никуда зеленой водой, Ты был счастлив тогда - ты был тогда молодой.   Ты кричал: "Я тут!" - ну, припомни, не поленись, А тебе отвечали: "Нельзя, дурачок, вернись!" А тебе отвечали: "Постой, еще не пора. Потерпи, и заново жить начинай с утра".   Только я молчала, глядела в густой туман, За которым - стеклом бутылочным - океан. * * * Мы так же безгрешны, как дети, и только в одном Страшимся сознаться, болтаясь меж раем и адом: Наш душный ковчег, населенный отловленным стадом, Царапает розовый ил неоструганным дном. И тонущий мир не завидует спрятанным нам: Покуда надежд остаться в живых не остыла, Покуда не ведают зла, заходящего с тыла, - Живые не верят неясным пророческим снам. Приятные мысли волнуют сознанье зверей: Отхлынет вода, и останется куча поживы... Но смотрят настойчиво те, кто останутся живы, Пустыми глазами из-за приоткрытых дверей. Безгрешных спасет деревянный неструганный плен, Но после, в ночи, среди темени, страха и глада, Когда забурлит, убывая, вода у колен, - Их первых проглотит насильно спасенное стадо! Не надо, любимый, не надо, - туда не гляди! Давай конопатить убежище варом и паклей!... Но медленно, медленно, медленно - капля за каплей - Уже застучали по крышке ковчега дожди. * * *   Когда-нибудь я назову Воспоминаньями все это: И эту терпкую траву, И отлетающее лето,   Слепую длительность дождя, И плащ, который весь промок, И то, как долго, уходя, Ты в рукава попасть не мог,   И губы прыгали, дрожа, И к ручке звездного ковша На выходе из виража Взлетела, кажется, душа...   И был красив и скорбен ты, Как в романтическом рассказе... А в облаках цвели цветы И догорали камикадзе.   ***   Летят снега, как голуби, белы, И голуби летят сквозь белый вечер, И только ангел на конце иглы Не улетает, потому что вечен.   Рисует звезды на пакетах книг, Игрушек и надежд на сладкий случай Лапландского святого ученик, По-утреннему жесткий и колючий.   В окне который час - волшебный шар, В котором снег в который раз взлетает - И падает, и голубая шаль Меня, как крылья, кутает - и тает.   Летать легко. Летать смешно, но вот Душа отяжелела и промокла. Который снег который час и год, Как бабочка, колотится о стекла.   Утрачен день, в который Бог простит, Утрачен год, и час, и время года... А мой любимый беспробудно спит - Он ненавидит летную погоду.     * * *   Ты рисовал мой портрет на стене - Карандашом, и мелком - у причала, Щебетом - в небе, я даже во сне Эти картинки встречала...   Да, я была твоей Аннабель Ли, Хлоей, Лолитой и маленькой Биче, - В городе этом, где в летней пыли Каждый цветок - необычен.   Легкой добычей была я твоей, Певчей добычей, чьи перышки жалки, В городе, в графике мокрых ветвей, В детстве, играющем в салки.   В клетчатой юбке, вчера сгоряча Порванной в парке об острые ветки, Скачет мечта твоя, смело топча Классиков белые клетки...   Ну, почему ты оставил сюжет На полуслове, избегнув привычки, Вычеркнул плечи, чириканье, жест Крыльев отпущенной птички?   Без хэппи-энда и свадьбы в конце, Меда, текущего по подбородку, С тайной надеждой на детском лице Так и оставил сиротку...   Сумерки в городе пахнут бельем Стиранным, старым корытом, подвалом... Эту страничку мы йодом зальем, Чтоб поскорей заживала.   И по аллее, вдоль кромки воды, В городе выдуманном, онемелом Мы побредем, огибая следы Слез, нарисованных мелом. * * * Оставь, судьба, душе хотя бы час. Душа почти ни в чем не виновата, А ей теперь положена расплата За то, что горевала, разлучась.   За письма, что теперь хотят огня, За облака искусственного дыма, За то, что так хотела быть любимой, Что просто выходила из меня!..   Телесный храм - больничный каземат - Прибитый прах - тюремная палата... Душа почти ни в чем не виновата, И он почти ни в чем не виноват.   С ободранной овцы - хоть шерсти клок... Душа же только морщится, да плачет, Да волосы остриженные прячет В затасканный больничный узелок. * * *   Что сделать мне? Заплакать над тобою? Ладонью придержать сердечный сбой? Прогнать, утихомирить, обезболить Нещадную мальчишескую боль...   Еще держу, еще держусь, и даже Мы совершаем, с горем пополам, Отчаянные конные вояжи По выцветшим лирическим полям.   В чем виноваты, в чем не виноваты - Любое лыко впишется в строку. Не удержать стремительной расплаты - Расплатимся, сорвавшись на скаку.   Расплачется апрель, и серый кто-то Отнимет плоско, скучно, делово Еще живую, влажную от пота Мою ладонь от сердца твоего. * * *   Упрямствует судьба. Витиеватый слог Дыхание теснит, но выглядят невинно Задумчивый портрет в полупустой гостиной И от больших дождей промокший потолок.   Судьбе неймется. Драм желает и трагедий, Внезапностей и гроз, - но, Господи, прости! - Как много нужно сил, чтоб улицей пройти, Не опуская глаз под взглядами соседей!..   Судьба малюет крест. Судьба играет туш. И деготь разведен, и сшито санбенито, И плачет еретик, но не хватает ниток, Чтобы заштопать миф о половинках душ.   Открылась в кровле течь, в дому живет сквозняк, И гости не придут, и мыши съели книжки... А на дверях судьба рисует черный знак Беспечною рукой соседского мальчишки.   * * *   Если мы когда-нибудь с тобой друг друга убьем, Тогда скажи Ему, Тому, Кто на небесах, Что кровь - такая вода, а ты - такой водоем, В котором птицы и рыбы летят на всех парусах. И те, которые птицы, они чисты и мудры, И у них никогда нет счастья помимо счастья летать, Но те, которые рыбы, рождаются из икры, И поэтому их так много, что просто не сосчитать. Если мы когда-нибудь с тобой друг другу простим, Тогда скажи Ему, Тому, Который в тебе, Что простыни, оказывается, называются словом простым, Грубым - но ничего еще, бывают слова грубей. И когда нам с тобой исполнится в обед одиннадцать лет, И нас покинут отчаянье и отроческий экстаз, Скажи Ему, что нечестно так редко бывать на земле, И так печально и жалостно - но молча! - глядеть на нас...   * * *   Никто не выдумал страны, Где все молчат, и только руки Из неба извлекают звуки В сопровожденьи тишины. Где звери, птицы и цветы Живут свободно, и приходят Когда хотят, где вечно в моде Один обычай - немоты. Давай молчать. Обычай странный На первый взгляд. Бывают страны, В которых жалуют слепцов, Безумцев, карликов, вампиров Немыслимых... Во всех квартирах Есть свой урод, в конце концов. Давай молчать. Обычай самый Естественный. Все наши драмы - Плод неумеренных словес. Как много вечного блаженства В общении души и жеста, И как легко, когда ты без Навязчивой привычки к речи, Звериной грацией отмечен, Беспечен, полон естества... Давай забудем про слова, - Пусть будет каждый изнутри Одушевлен небесной силой... Не говори со мною, милый! Не говори! * * * Останки любовей печальных - Кандальных, скандальных, худых, - Всегда настигают случайно, Как злая уловка - под дых.   От всех поездов отставанье, Всех жутких будильников стук, Все складки на жестком диване, Все складочки заспанных рук -   Как властны над нами - как тленны! Как вечно постыдны, темны, Во всех отдаленьях и пленах - Как прокляты! как влюблены!..   Все было, все было когда-то, Все золотом шило, все жгло... И стукнет забытая дата Условленным стуком в стекло,   И вздрогнет забывшее тело, Нарушив оплаченный штиль... ...Кукушка к окну прилетела Из ходиков, сданных в утиль. * * * Мы танцевали на белой стене, Сладким порханьем туманили глянец, И назывался театром теней Наш нескончаемый танец.   Выдаст билеты седая мадам С однообразной программой в кармашке... Вечный сквозняк по пустынным рядам Гонит бумажки, бумажки...   Ну-ка, оркестрик, настройся и жарь, Чтоб у актеров теснило дыханье!.. Как освещал беспощадный фонарь Наших беспомощных душ трепыханье!..   У фонаря одиночка с хвостом Свеженькой пьески выводит узоры. Зрителей нету в театре пустом - Только танцоры, танцоры, танцоры...   Как упоительно каждый из нас Втайне желал невозможной награды: Чтобы фонарь на минутку погас - Мы бы сбежали из этого ада!..   Мы бы... Пусть даже фортуна слепа - Мы б наплевали на это! И никогда - ни единого па!.. Ни одного пируэта!..   Точно услышав, мучитель зевнул Розовой пастью клыкастого зверя, Свет погасил и оркестру кивнул, - Музыка смолкла и хлопнули двери.   Сладостно-тихо!.. Прекрасно-темно!.. Что нам сказать адвокатам и судьям? Смотрит луна в голубое окно, И... мы танцуем, танцуем...   * * *   У гнома со свечой - истаяла свеча, У гномика в часах - остановились стрелки. А дети, не боясь, не плача по ночам, Ловили стрекозу и бегали в горелки...   Растем, растем, растем - и незаметно в нас Проклевывает дух сердечной мышцы бубен. А тот веселый гном, что знал, который час, Во взрослые дела вникать едва ли будет.   Мы все равно умрем! На пристани речной Опустим в лодку грош, отчалим без мороки... А тот бессмертный гном, услышав плач ночной, Помятым колпачком ребенку вытрет щеки.   * * *     В заброшенном доме шуршит по стеклу листва. Пора листопада, и сорвана дверь с петель. И ветер несет от угла до угла слова, Которые я записала в разряд потерь.   Не надо про это, я чудом еще живу. Но в нашем квартале заброшены все дома. Беспечное лето забыло свою траву На этом окне, за которым давно зима.   В заброшенном доме оставлен ненужный хлам, На тусклых обоях висевшей картины след, Последние мыши шуршат по пустым углам И в норы уносят обрывки последних лет.   В заброшенном доме от лампы забытый свет, И серые бабочки бьются в стекло, шурша. И где-то во мне незаметной утраты след... Но, может быть, эта утрата и есть душа.     * * * Случайно в толпе столкнешься - пропал! погиб! Отныне суха гортань и слова не в лад. Земли под тебя колыбельный грудной прогиб Осыплется красной глиной в могильный хлад.   Пытайся бежать, тропинок ищи-свищи, Свисти, притворяйся беспечным, жалей собак. Улиткой призрачный мир на себе тащи, В горбатые рамки втискивая себя -   И все только ради этой, одной, поспешной, Размашисто наделенной смолой, черешней, Придуманной от начала и до конца!..   А я развожу настойчиво мел и сажу, Пишу слова и воздух руками глажу, Пытаясь создать черты твоего лица.     * * * Не летай, потому что упасть - раз плюнуть, Потому что в сегодняшних небесах Нас с тобой не любит никто, не любит, Даже нас, легчайших на всех весах,   Нас, таких же легких, как горстка пыли, Нас, таких усталых, что - Боже мой! - Если б нас, печальных, еще любили, Мы бы просто умерли той зимой.   Не летай, потому что летучих - стаи, Потому что в стаях - не нам с тобой, Не таким, как мы, тяжелее стали, Тяжелей, чем будничная любовь.   Не летай, любовь моя, мой звереныш, Потому что я боюсь высоты. Не летай со мной - ты меня уронишь В эту бездну, где обитаешь ты.