скачено с сайта "Блики Тишины" - http://bliki.narod.ru по всем вопросам обращаться: bliki@bk.ru при использовании стихов: Авторство оставлять - обязательно e-mail Автора при наличии - указывать обязательно ссылка на сайт - желательна. ============== Ольга Родионова (Нью-Джерси) Прощайте. Больше никогда... Но - не поцеловать ни разу? Звенела тусклая слюда Дождя, не видимого глазу, Дождя, за слезной пеленой Не различимого, и снова: Прощайте. Больше не со мной... - От вечного и до смешного. О, покосившийся костел, Из осени плывущий в лето... Апостол Петр, - нет, постой! - Отрекся трижды до рассвета. Рассвет в заплаканном окне Плывет в объятьях бледных улиц. Не уходите! Вы ко мне Ни разу так и не вернулись, Не дали рассмотреть лица, Пятном оставшегося просто В зубцах тернового венца... Вы отрекаетесь, Апостол? Вы помните?.. - бренчат ключи. Прощайте. Отступив от двери, Я не услышу, как кричит Казненный: каждому - по вере! Уйти от адского огня Теперь получится едва ли. Не уходите! Вы меня Ни разу не поцеловали! * * * Я хочу, чтобы вы обманули меня, виконт. Я хочу быть обманутой снова, как в те века, Когда белый зонтик, и лодка, и серый конь, Ничего нельзя, и, как лед, холодна рука. Я хочу бежать, виконт, от себя, от вас, И, войдя, домой, под любимый проклятый кров, Сквозь июньский гром услыхать этот майский вальс, От которого, как шальная, несется кровь. И, войдя в тишину и сумрак, - не верь! не верь! - Капюшон промокший откинув, - не может быть! - Увидать, как вы - стремительно - в эту дверь - Потому что вы не сумели меня забыть. Сумасшедший, бледный, всю ночь хлеставший коня, Без дороги, в бурю, - опомнись и уходи! - Потому что вы так хотели одну меня, Что могли бы сейчас умереть на моей груди. Обманите меня, виконт! Я хочу понять, Отчего так нежно кружится голова, Отчего так тесно в груди - обмануть, обнять, Обменять - как похоже, похоже звучат слова!.. Я пришла сама, потому что не станет нас, Потому что жизнь - лишь бабочка в кулачке... Обнимите меня, виконт! Я еще хоть раз Эту страсть охоты увижу в вашем зрачке. * * * Возвращайся скорей! Здесь никто не натянет твой лук. Сыплет снежной крупой поднебесья свисающий полог. Все часы отстают, вырывается нитка из рук, Потому что твой путь так обидно, бессмысленно долог Ветер с моря приносит гребцов и сердечную боль. До заката еще далеко, но темнеет с полудня. Молчаливые рыбы глотают холодную соль, И уныло кричат, точно чайки, матросы на судне. Я давно не ходила на берег, и между камней Не стояла, молитву шепча и глаза заслоняя. Я молчу, дорогой мой, я жду и молчу столько дней, Что уже разучилась сердиться, иголки роняя. Каждый день, каждый стук, каждый голос у наших дверей, Каждый ветер оттуда, несущий то морок, то слякоть, Прибавляют всего лишь: скорей! возвращайся скорей! Я боюсь не дождаться тебя. И мне хочется плакать. * * * Золотистая капля на солнце блеснет, как блесна, На песке, где прибой бесконечные вымыслы пишет, - Я не знаю, зачем, - но, наверное, знает весна, Что в груди у меня осторожно щекочет и дышит. Я еще научусь не бояться угаданных встреч, Я еще не сегодня проснусь с ощущеньем потери. Подари мне янтарь! Я его обещаю беречь... Удержи свою речь - я давно обещаньям не верю. Говори, говори!.. Это снова случится со мной: Ощущенье души новорожденной бабочкой парной. Это время на нас наступает прозрачной стеной, Новобрачной весной, золотистой смолою янтарной. Обогнув материк на зеленом своем корабле, Нас весна позабудет в пути, новобранцев безусых. Время нас облечет, и, увязнув, как мухи в смоле, Наши нежные души застынут в подаренных бусах. * * * Я не кую цепей, не строгаю палиц, Не говорю стихами, ни даже прозой, В твой беззащитный глаз не вонзаю палец, Как заостренный шип, притворяясь розой. Не говорю тебе: ты попался, умник! Не говорю себе: улыбайся миру! Я - молчаливый и незаметный узник, Не соответствующий ни месту, ни мигу. В этой темнице, что ты называешь телом, Я - посторонний, старый, угрюмый гномик. Я на полу рисую квадраты мелом, Вписывая туда за ноликом нолик. О! - гворишь ты, - О! - изучив квадраты, Думая, что на этот раз ты все понял точно, Думая, что достиг, наконец-то, правды... Знак вопроса - тире - восклицанье - точка. * * * Не ходи за мной - я тебя заведу в тайгу, В бурелом, в осинник, в колючий кедровый бор. Я потом и сама отыскать пути не смогу, И одна - не смогу, а не то что вдвоем с тобой. Не ходи за мной - я тебя утоплю в тоске, В одиночестве, в речушке, где сонный мор... Муравей слезинкой сбежит по белой щеке. Муравей - он мудрый, он знает, что ты - не мой. Не ходи за мной, не ходи за мной по пятам, По болотам, глупый волчонок, по маяте!.. Оставайся там, где ты весел, не верь устам, Говорящим: мой, - ты не мой, и уста не те. Видишь: берег угрюм, волчьих ягод полны кусты, Видишь: вечер зловещ, как оборотень в лесу?.. Ты не сможешь, милый, не сможешь меня спасти. Так позволь, хоть я напоследок тебя спасу. * * * Не возлюбленный, не брат... Эта песня - Богу в уши, Среди моря, в центре суши, В списке маленьких утрат. Но - с утра до звездных блох - То зацепит, то отпустит Злой репей никчемной грусти, Маяты чертополох. Топчет маятник хромой Час за часом день вчерашний... Гензель, братик, очень страшно, Отведи меня домой! Поздно, Гретель, на пути Воробьи склевали метки. Нам не выбраться из клетки, Перекрестка не найти. Ну, тогда останови Этот маятник проклятый, Что отстукивает даты Бесконечной нелюбви!.. Поздно, Гретель, черт со мной, Воробей сидит на ветке В этой тесной, темной клетке, Узкой, маленькой, грудной. Гензель, Гензель, погоди! Месяц спит в сырой рогожке, Стрелки, камушки и крошки Больно колются в груди. Только ветер, снег и град - Никогда не станет лето. Не возлюбленный, не брат - В списке маленьких утрат. Гензель, Гензель, где ты, где ты!.. * * * Он пойдет с тобой стрелять в тир Жестяных раскрашеных битв, И потом сбежится весь мир Целовать того, кто убит. На тебе малиновый плащ, А на нем худой пиджак. Он мне скажет тихо: не плачь, Мне тебя совсем не жаль. Я не плачу, я пью вино, Ем черешни - пальцы в крови. Я его забыла бы, но Он такой беспечный на вид, У него пиджак так сер, Так рассеян пальцевый ритм, Словно он на облако сел И оттуда мне говорит: Отведи глаза и забудь, Не тебе меня изловить, Там меня давно все зовут, Где мне не сносить головы. И ведь не снесет, не снесет! - Вижу по глазам, по плечу... Нет, его никто не спасет. Ем черешни. Плачу. Молчу. * * * Анна, Анна, сестра моя Анна! Не клубится ли пыль на дороге? Не стучат ли копыта, не братья Наши скачут, тревожно трубя?.. Нет - заката кровавая рана, Да пустынник идет босоногий. Я надела лиловое платье, Чтоб достойно оплакать тебя. Анна, Анна, сестра моя, слышишь? Это кони - скажи, это кони? Это цокот далекий летучий? Это перья на шлемах вдали? Нет - начавшийся ливень по крыше Дробно бьет, и на нашем балконе Я подол замочила, а тучи Мчатся низко - почти у земли. Анна, Анна, сестра моя Анна! Так ли прихоти наши невинны, Так ли яблоки наши румяны, Так ли страшные сказки мудры?.. Тайны, Анна, пылинки обмана, Человеческих снов половины. Вьются листья, как волосы Анны, Скачут братья, да нету сестры. * * * Спать нельзя на закате - приснятся чужие дворы, Где без знания правил игры не надейся на праздник, Где всегда королева выходит, смеясь, из игры, И нелепых своих кавалеров казнит или дразнит. Чередою затмений накажут дерзающих жить, А дерзающих петь в темноте переловят, играя, Осторожные дети умерят беспечную прыть В обветшалых дворах-одиночках уездного рая. И, когда, просыпаясь, захочешь бежать со всех ног, Будешь вязнуть, не в силах ступней оторвать от ступенек, И увидишь того, кто тогда был совсем одинок - И теперь одинок, как избранник, изгнанник, изменник. Не смотри на него - он по-прежнему жизнью влеком, Или смертью лелеем: игра - это тоже наука. Раскололась луна, как тогда, под его каблуком. И глаза его в точности те же - стихия и мука. Он глядит на часы, понимая не много в часах: Он всегда обвинял наше время в отсутствии смысла. И пустеют дворы, растворяясь в ночных голосах, И луна в небесах, как разбитая чашка повисла. * * * Дай мне в руку хотя бы ракушек горсть, Розовых, как из рыбачьей лодки - рассвет Ветреный, когда хочет усталый гость Лечь, но заперты двери, хозяев нет. Дай мне хотя бы слово, шершавое на языке, Острое, злое, - дай мне оранжевых ягод яд, Волчьих ягод, что тайну бреда в себе таят, Тайну следов последних, тающих на песке. Не уходи отсюда, пока не окончат счет Девочка со скакалкой, мальчик с красным мячом. Время минуты сыплет в колбу, песок течет, Между пальцев ребенка мы, как песок, течем. Не уходи, покуда я тебя так зову, Так ракушками пальцы режу, сжимая так, Что, когда остановят кровь, подберут пятак, Выпавший из кармана в пыльную - звон-траву, - Море мое умолкнет, свет утечет из глаз, Птицы лягут, их клювы - настежь, и лишь сверчок Тщится поймать всех рыб - всех! - на один крючок Песенки несусветной, соединившей нас. * * * О, Ипполит, тоска в глубине стакана Из малозаметной трещины истекала. В стеклах оконных темные отраженья - Лица наши, утратившие выраженье, Изображенья, зыбкие, как простуда, Жар изнутри, и зов изнутри, оттуда. Голубокровый отрок, прозрачный, странный, Тряпкой сотри с картины и кровь, и раны, Раннее утро, трапезу, крики нищих, Золото, головешки на пепелищах, Перепелов, порхающих над полами, Пестрый паркет, и блюда с перепелами, И на фарфоре старые пасторали - Все, что еще с тобою не постирали. На ученических досках осколки лета: УВ роще грибы...Ф, УМалина в лесу...Ф - про это Лучше не вспоминать, выражаясь длинно, - В нашем с тобой лесу не растет малина. О, Ипполит, жестокое наказанье - Звать, так и не встречаясь с тобой глазами, Петь тебе, захлебываясь слезами, Все, что еще с тобою не досказали. И доказать, что можно, роняя блюдца, - Милый мой! - улыбнуться и отвернуться. * * * Я - тряпичная кукла, на мне незаметны следы Синяков от падений. Не боятся глаза ничего - разве только воды - Ибо смоется краска. Я ответа не жду, не пугаюсь обиды, беды, Не сгибаю коленей, Мой наряд старомоден, но вечна - модистки труды - Кружевная подвязка. Я живу очень долго, мой мастер скончался давно, Кружева обветшали, Я похожа на женщин эпохи немого кино И веселых клаксонов. Эти дамы вокруг хороши, только им не дано Томно кутаться в шали. Их мужья неплохи, но не пьют дорогое вино И не носят кальсонов. Я- красивая вещь, и, когда все однажды умрут - Я останусь на полке И достанусь музею. Меня, торопясь, заберут, И в запасниках сразу Эти ваши модистки начнут кропотливейший труд, Навостривши иголки, Станут нежно латать кружева, и вот это сотрут, Незаметное глазу... Мне глаза подрисует художник, похожий... Смотри - Не глаза, а фиалки!.. ...Но внезано порвется, зашитая ветхим стежком, Грудь из белого шелка. И атласное сердце тихонько качнется внутри, Точно маятник жалкий, И сверкнет в глубине одиноким алмазным глазком Золотая иголка. * * * Какие сальто Фортуна крутит! Ты - холод, а я - огонь. Наследник Тутти, волчонок Тутти, Не тронь циркачку, не тронь! В едином чреве с тобой зачаты. В одной колыбели... Брат! В какой неволе растут волчата, Не помнящие утрат? Учуй подмену, волчонок Тутти, Унюхай живую плоть! ... Судьба смеется, Фортуна шутит, - Раздваивается плод. Ты помнишь, Тутти? Собака лает, Младенцы вопят не в лад: В одной половинке - огонь пылает, В другой половинке - хлад. Ищи, волчонок! Не им, дворнягам, Тебя уберечь - никто Не машет вслед, только машет флагом Над городом Шапито. Но что ты знаешь про звездный купол, Про танец, прыжок, полет!.. Бедняжка Тутти, ты любишь кукол, А куклы - они как лед. Ну, вот, - я кукла, мои движенья Унылы, пусты, просты... Ты счастлив, Тутти? Без выраженья Гляжу на тебя - прости. Усни, бедняжка. Твоя рубашка В поту... На дворе темно. Скрипит повозка, скулит дворняжка, Наследник глядит в окно. * * * По тропам, по травам, по крышам, прозрачная вся - Троянская дщерь в невесомой небесной короне. Мерцает роса в волосах ее цвета овса, И мертвая птица поет у нее на ладони. Мы скоро отправимся вслед, не тревожа росы, По серым метелкам травы, по гусиному крику, По коже гусиной, круженью больной головы, Мурашкам и дрожи - к далекому острову Криту. Елена, Елена, тебе ли стремимся вослед, Тебе ли во сне забываем молиться, тебе ли?.. Еще Апулей не увидел услады в осле, И, знаешь, Елена, еще не родился Тиберий. Любовники спят, И Парис выпасает коров, Храпит Менелай в дружелюбных объятьях Уллиса. Елена, Елена, тебе ли не хватит даров? Зачем тебе плод от любви молодого Париса? В развалинах Трои колонны оплел виноград, И лисьи тропинки на пыльных разрушенных плитах, Елена, твоя ли душа не приемлет утрат, Зачем тебе тени любовников, в глину зарытых? Чего же он ищет, тобою отвергнутый, тот, В знакомую реку бездумно войдя по колено? Зачем эта мертвая птица так сладко поет? Зачем я всегда возвращаюсь обратно, Елена? * * * Весна шагнет в посыпанный песком И солью снег - и снег растает сразу, И тот скворец, что мне давно знаком, Протараторит радостную фразу. А ты в родной покинутой стране Засунешь шарф подальше в антресоли - И так пойдешь дарить себя весне, Легко ступая в смесь песка и соли. Песок и соль забили мне гортань, Песок и соль выталкивает глотка... Я без тебя... Ну, хватит, перестань Банальности твердить, как идиотка! Я - без тебя, но ты давным-давно Оглох, ослеп, и не найдешь ответа. И я смотрю, смотрю, смотрю в окно, В котором скоро снова будет лето. * * * Выпрями спину, дитя мое. Ну! Простолюдины Гнутся. Потуже корсет затяну... Выпрями спину! Если упала, расшиблась - не плачь, Боль - только вспышка. Каждой принцессе положен палач. Спину, малышка! В черную кухню ли, в келью, в петлю, В обморок, в клетку, - Спину, дитя мое! Я так велю. Выпрямись, детка! Спину!..Народ, как всегда, ликовал - Вон что творится... На эшафот или в грязный подвал - Спину, царица! Если детей твоих, всех пятерых, Девочек, сына... Пусть тебе будет не стыдно за них. Выпрями спину. Значит, вот так, - ни за что, ни про что, - Мальчика, дочек... Господи, только б не вскрикнул никто!.. Спину, сыночек!.. Городской романс Двора колодец, водостоки, Сырой кирпич, унылый сор... Пилил скрипач романс жестокий, С надеждой озирая двор. Скребла метла, ругались тетки, Котенок вылез на карниз... Но тут в ответ четыре нотки Сыграл сосед-саксофонист. Сияла плешь его на фоне Давно не мытого окна. Он зарыдал на саксофоне О жизни, выпитой до дна. И - будто стекла засияли По мановению руки - Вступил на бабкином рояле Десятилетний вундеркинд. Лучи невидимо блеснули, Позолотив двора пятак. Хасан-лудильщик по кастрюле Тактично отбивает такт. И выше, выше, ярче, ярче - И солнце затопило двор. Монтер с ужимками паяца На крыше встал, как дирижер. И, точно к дереву, на плечи К нему слетелись воробьи, И рвется музыка навстречу, Слепа, как женщина в любви. Четыре яростных мужчины С неподражаемой тоской Витиевато и невинно Романс играют городской. Рыдает уличная мода С вином и жалостью в крови: Он был поручик, он был молод - И застрелился от любви... И, на поручика похожий, - Любовь окрестных учениц, Учитель пения Сережа, Захлопнув ноты, смотрит вниз. Из окон высунулись лица - На красной крыше, за трубой, Поджарый дирижер, как птица, Руками машет над собой. Бледнеет мальчик за роялем До голубиной белизны, А инвалид в полуподвале Глядит на карточку жены... Высок скрипач, а мальчик нежен, А пистолет еще горяч, И сожаленье сердце режет, Пронзительно, как смех и плач, Когда, устав от женских ручек, Заплачешь, ручку пригубя, - Как плакал давешний поручик Пред тем,как выстрелить в себя. * * * Я брожу вдоль оврагов, в полях, босиком по стерне. Королевская дочь, - говорят пастухи обо мне. Догадались, учуяли, даром что шибко тихи - Проницательней всех на селе, говорят, пастухи. В королевстве тревога, ругают меня при дворе, Королю молодому советуют сжечь на костре. Мой отец высоко, а все братья мои далеко, Лишь одни пастухи мне украдкой несут молоко. Гуси-лебеди мимо да мимо летят на закат... Мне для братьев крапивы нарвать да полотен наткать, Навязать свитеров из колючих подножных даров... А король нездоров, третий месяц король нездоров. Говорят, полоумная ведьма его извела Тем, что ночью на кладбище старом крапиву рвала. В обожженных руках даже в холоде кровь горяча. Надо звать палача, он надежен, он рубит сплеча. А над городом лебеди кружат которую ночь, Но не могут сказать обо мне: королевская дочь! Недовязанный свитер распался на левом крыле. Как же братец мой будет отныне ходить по земле? Очень многих вот так неизвестно куда занесло, Потому что вело, торопило крыло, как весло. Виновата сестра - не успела крапивы напрясть, Чтобы брату вернулась людская бескрылая пясть. Вместо левой руки - белых перьев колючий излом. Как же он обойдется в полете - с одним-то крылом? А король выключает транзистор и смотрит в окно: Что-то дыма не видно, и криков не слышно давно. То ли ведьму сожгли уже, то ли чего-нибудь ждут?.. Он эстет, он не может смотреть, когда девушек жгут. Но крапива, крапива!.. Вязать из травы свитера - Это, ваше величество, вправду достойно костра. А на площади, ахнув, отпрянул в испуге народ: То ли лебеди стали людьми, то ли наоборот, И по улице главной, крыло за собой волоча, Русый мальчик уводит сестру от меча палача, Из утробы костра, где огонь задрожал на ветру... Загорелись дрова, детвора обнимает сестру... Я сбежала, сбежала от ваших гробниц и границ Колдовством безбилетным, на крыльях заветных страниц. Полно, ваше величество, что там - кричи не кричи. Не помогут больницы, ключи, стукачи, палачи. Но глядят пастухи, собирая крестьянских коров, На восток, где дымы от костров. * * * Так и сиди, завернувшись в шаль, День напролет молчи. Мертвых принцесс никому не жаль, - Вот и смотри, как уносят вдаль Душу твою грачи. Стань холоднее кариатид, Мраморнее колонн. Пусть себе ходят вокруг, свистит Шут, и пустеет трон. Пусть себе вянет твоя герань, Путается шитье. Даже навстречу ему не встань, - Он объявился в такую рань, Знаешь, ради нее... Может, яду налить в вино? Может, нанять стрелка?.. Ах, не греют колен давно Мраморные шелка... Губы - холодом: лёд ко льду - Руку твою прожгли. Прах и пепел в твоем саду. О, вам долго гореть в аду, Пленные короли! Ветер качает древко копья, Кони скользят, спеша. Где-то над ними душа твоя - Высохшая душа... Багослови их на много лет Радостных - ты сама. Мертвой рукой протяни браслет, Дай в дорогу олений плед. "Не оступитесь, - скажи вослед, - Нынче у нас зима". * * * И выстрел. И удар. И с левой стороны - Уже не боль, а взрыв мгновенного распада. Мы так с тобой умны, нам объяснять не надо, Зачем в полях снега больничной белизны. В моих нестройных снах раскрытое окно Всегда ведет туда, где есть еще надежда. Но ватный детский снег давно пылится между Оконных старых рам, которым все равно. Обычай старых ран - болеть перед дождем, Еще раз воскрешать пережитую муку, И, если ты возьмешь протянутую руку, - Мы вместе в белый свет когда-нибудь уйдем. Ах, этот снег в полях, стремящийся взлетать, В полях, где замело его и наши крылья!.. Оставь его лежать в сияющем бессилье, Следы людей и птиц задумчиво считать. Мы так с тобой умны, мы так с тобой уйдем, Что не удержат нас ни города, ни сети. Но будут ждать весны задумчивые дети, Играющие в нас под снегом и дождем. * * * Целуясь в пустынном сквере (Ворованное - вкусней!), Мы чувствуем вкус потери Все явственней, все ясней. Куда нам податься, беглым И каторжным, с этих мест, Где женщина взглядом беглым Окинет наш цепкий жест, Где мокнут пустые шляпки От лаковых желудей, Где утки скрывают лапки Несбывшихся лебедей, И арка серого зданья, Укрывшая тень греха - Уродливое созданье Эпохи ВДНХ, Где улочка вбок, как выход - Обманчива и узка, И твой полумертвый выдох В тепло моего виска. Обрывок газеты: "...будущ...", - Платок!.. Кошелек, ключи... - Не плачь, ты меня забудешь. - Забуду. Но замолчи. Ворона у водостока, Безрадостный дождь с утра. Твой голос: - Как жизнь жестока! - И мой: - Как она мудра!.. И, словно бы для примера - Качели: то вверх, то вниз... И маленькая химера, Вцепившаяся в карниз. * * * М.Темкиной Если слово "любовь" не вонзается пчелкою жалящей, Если больше не плачешь большими слезами, не жалуешься, Если славы вкусила и сладости Божьего мякиша В темно-алом вине, - увернись от летящего мячика, Прокричи: "Не игрок!" - проглотив клокотание суффикса, И беги через двор, сквозь белье, что на солнышке сушится, Вдоль заборов, старух, каравана сараев, поленницы: Кто захочет догнать - за тобой побежит, не поленится. Пролети через детское, плоское, мокрое, яркое - И очнись в этом городе под воробьиною аркою, Между двух сумасшедших в потрепанном чем-то, залатанном... Почему ты заплакала? Это вовсе не грустно, и здесь ничего не потеряно, Это только царапина, ветка шиповника, терние, Безобидная черточка нового ясного облика, Мимолетная летняя тень предвечернего облака. Если даже, допустим, слегка кровоточит, и пальчики Этим розовым, красным, малиновым соком запачканы, - Это значит всего лишь, что живо создание Божие, На траву не похожее и на цветы не похожее. Это значит, Психея, что вновь в оболочке божественной, Не в лягушечьей шкурке, а в розовой кожице женственной, Обреченной любить и рожать, ты учиться обязана Новым складочкам губ, и походке весенней, и бязевым Простыням, на которых любовь. И слезам. И величию, Что в придачу дано незнакомому прежде обличию. Вновь Марией евангельской, наголо в гетто остриженной, Ты свыкаешься с островом, городом, каменной хижиной, Носишь имя Марина, как вечера отблеск малиновый, Как молельного дома страдальческий свет стеариновый, Примеряешь одежки, и воспоминанья, и почерк, Коммунальное детство, и март, заострившихся почек Набуханье, и дрожь, и сияющий, жалящий Неотступной поэзии свет, и пожар, и пожарище... Две заплаты на платье залетной Психеи-скиталицы Нарисуй второпях и с размаху сотри - не считается! Побывай во Флоренции, сыну купи эскимо, В середине сеанса беспечно сбеги из кино, И попробуй малину с лотка, пусть малиновый сок С тонких пальцев, смахнувших пчелу, попадет на висок, И напомнит, напомнит, напомнит... и нежная странница Никому не достанется. И ничему не достанется. * * * - Вы плачете, мой принц? - Нет, я царю В пространстве вечно-праздничном, минуя Ловушки лиц, и алгебру ночную Учу, назло врагам и сентябрю: Делю постель, блаженство умножаю, Усердно сочетаю, возвожу В иную степень все, что ни скажу... Я в числах утешенье нахожу - И этим ничего не выражаю. Нет, я не возражаю против сна - Должно быть, сон и впрямь полезен телу. Но что сказать? Вот если бы весна... - Вы плачете? - Нет... выпейте вина - Оно красно, как кровь... Но ближе к делу: Охотники на лис владеют лишь Уменьем убивать. Да шкурок рыжих Две-три... Их носят модницы в парижах - И те сейчас предпочитают мышь: Мышиный цвет, извольте видеть, сер, - А в моде все английское, как Бронте И Тауэр... - Вы плачете! - Не троньте... Я размышляю... я философ, сэр. Увиливать, умело ускользать От боли... Уворачиваться, литься Сквозь пальцы, построенья и таблицы И диссертаций пыльные листы... И никогда вовеки не связать Той глупой, нереальной чистоты, Которая уродовала лица... Вы слушаете, друг мой? У меня Нет больше боли. Я ее истратил. Я - скорлупа. Я - запись в магистрате: Четыре цифры года, цифра дня, И месяц... и три имени при этом: Одно - мое, воспетое поэтом, Два - тех, кто произвел на свет меня, Совокупившись... скорлупа в квадрате. Одно лишь вечно: рыжая головка Офелии моей плывет в реке - Мелькнувший в половодье лисий хвостик... Витийствовать всяк мастер на погосте, Покуда черепок - чужой - в руке. А после это выглядит неловко. Я говорю, одно лишь вечно здесь: Уловки сумасшедшего над бездной!.. Я занял вас беседой бесполезной - Но вам угодно было в душу лезть... Мой противоестественный союз С потусторонним миром вам известен. Но - знаете? - я умереть боюсь, Поскольку глупо верен остаюсь Своей несостоявшейся невесте: Она - в раю, и мы не будем вместе... - Вы плачете, мой принц? - Нет. Я смеюсь. * * * Что, явился, апрель? Продырявил подержанный наст Наверху и внизу, и сквозь эти небесные дыры Все оттенки вины неотступно стекают на нас - Точно краски текут по холсту у Создателя мира. Снова миро течет по ногам обреченных берез, Снова эхо с небес притекает к последнему слогу. Вся печальная данность до нитки промокла от слез, Вся весенняя слякоть стекается вечно к порогу. От упреков весны не спасают ни импортный зонт, Ни застегнутый плащ, ни хваленая явка с повинной. И безумно далек, недоступно далек горизонт, Отделенный от нас и покрытый сырой мешковиной. Не усердствуй, апрель, мы и так сознаем, сознаем: Если сказано "а", - надлежит и продолжить по тексту. Если кто-то из нас ступит дважды в один водоем - Он вернется сюда, к обреченному этому месту. Смена действий и дней, принудительный вечный аншлаг. Ничего не взойдет, никогда не дотянем до лета... А над крышей апрель победительный вывесил флаг - Цвета нашей судьбы, виноватого серого цвета. * * * Возвращайся скорей! Здесь никто не натянет твой лук. Сыплет снежной крупой поднебесья свисающий полог. Все часы отстают, вырывается нитка из рук, Потому что твой путь так обидно, бессмысленно долог Ветер с моря приносит гребцов и сердечную боль. До заката еще далеко, но темнеет с полудня. Молчаливые рыбы глотают холодную соль, И уныло кричат, точно чайки, матросы на судне. Я давно не ходила на берег, и между камней Не стояла, молитву шепча и глаза заслоняя. Я молчу, дорогой мой, я жду и молчу столько дней, Что уже разучилась сердиться, иголки роняя. Каждый день, каждый стук, каждый голос у наших дверей, Каждый ветер оттуда, несущий то морок, то слякоть, Прибавляют всего лишь: скорей! возвращайся скорей! Я боюсь не дождаться тебя. И мне хочется плакать. * * * Я брожу вдоль оврагов, в полях, босиком по стерне. Королевская дочь, - говорят пастухи обо мне. Догадались, учуяли, даром что шибко тихи - Проницательней всех на селе, говорят, пастухи. В королевстве тревога, ругают меня при дворе, Королю молодому советуют сжечь на костре. Мой отец высоко, а все братья мои далеко, Лишь одни пастухи мне украдкой несут молоко. Гуси-лебеди мимо да мимо летят на закат... Мне для братьев крапивы нарвать да полотен наткать, Навязать свитеров из колючих подножных даров... А король нездоров, третий месяц король нездоров. Говорят, полоумная ведьма его извела Тем, что ночью на кладбище старом крапиву рвала. В обожженных руках даже в холоде кровь горяча. Надо звать палача, он надежен, он рубит сплеча. А над городом лебеди кружат которую ночь, Но не могут сказать обо мне: королевская дочь! Недовязанный свитер распался на левом крыле. Как же братец мой будет отныне ходить по земле? Очень многих вот так неизвестно куда занесло, Потому что вело, торопило крыло, как весло. Виновата сестра - не успела крапивы напрясть, Чтобы брату вернулась людская бескрылая пясть. Вместо левой руки - белых перьев колючий излом. Как же он обойдется в полете - с одним-то крылом? А король выключает транзистор и смотрит в окно: Что-то дыма не видно, и криков не слышно давно. То ли ведьму сожгли уже, то ли чего-нибудь ждут?.. Он эстет, он не может смотреть, когда девушек жгут. Но крапива, крапива!.. Вязать из травы свитера - Это, ваше величество, вправду достойно костра. А на площади, ахнув, отпрянул в испуге народ: То ли лебеди стали людьми, то ли наоборот, И по улице главной, крыло за собой волоча, Русый мальчик уводит сестру от меча палача, Из утробы костра, где огонь задрожал на ветру... Загорелись дрова, детвора обнимает сестру... Я сбежала, сбежала от ваших гробниц и границ Колдовством безбилетным, на крыльях заветных страниц. Полно, ваше величество, что там - кричи не кричи. Не помогут больницы, ключи, стукачи, палачи. Но глядят пастухи, собирая крестьянских коров, На восток, где дымы от костров. * * * Он пойдет с тобой стрелять в тир Жестяных раскрашенных битв, И потом сбежится весь мир Целовать того, кто убит. На тебе малиновый плащ, А на нем худой пиджак. Он мне скажет тихо: не плачь, Мне тебя совсем не жаль. Я не плачу, я пью вино, Ем черешни - пальцы в крови. Я его забыла бы, но Он такой беспечный на вид, У него пиджак так сер, Так рассеян пальцевый ритм, Словно он на облако сел И оттуда мне говорит: Отведи глаза и забудь, Не тебе меня изловить, Там меня давно все зовут, Где мне не сносить головы. И ведь не снесет, не снесет! - Вижу по глазам, по плечу... Нет, его никто не спасет. Ем черешни. Плачу. Молчу. * * * Спать нельзя на закате - приснятся чужие дворы, Где без знания правил игры не надейся на праздник, Где всегда королева выходит, смеясь, из игры, И нелепых своих кавалеров казнит или дразнит. Чередою затмений накажут дерзающих жить, А дерзающих петь в темноте переловят, играя, Осторожные дети умерят беспечную прыть В обветшалых дворах-одиночках уездного рая. И, когда, просыпаясь, захочешь бежать со всех ног, Будешь вязнуть, не в силах ступней оторвать от ступенек, И увидишь того, кто тогда был совсем одинок - И теперь одинок, как избранник, изгнанник, изменник. Не смотри на него - он по-прежнему жизнью влеком, Или смертью лелеем: игра - это тоже наука. Раскололась луна, как тогда, под его каблуком. И глаза его в точности те же - стихия и мука. Он глядит на часы, понимая не много в часах: Он всегда обвинял наше время в отсутствии смысла. И пустеют дворы, растворяясь в ночных голосах, И луна в небесах, как разбитая чашка повисла. Он не спит на закате, да и на рассвете не спит. И дворы все играют свою бесконечную роль, но - Ваш торжественный кубок испит до конца и разбит. Это кровь на губах? Почему же не больно, не больно?.. Отчаяние Ну, тогда возьми и попробуй совсем не петь - Это проще, правда, чем не есть, не пить и не спать. В этой роще травы, в которые трудно пасть, В эту волчью пасть заглянув, потеряешь плеть. Выбирая плен, оставляешь в ночи лицо Среди всех листов, на которых записан стих, И находишь злейшего из всех живых подлецов Неизменно нежным, когда не допел и стих. Этот постный сахар и синий воздушный шар Никого не трогают больше, и не ропщи, В этой роще такие гнезда сплели грачи - До победного треска в твоих оглохших ушах. Но тогда возьми и сделай что-нибудь сам. Сделай что-нибудь мне, хотя бы корабль построй, Потому что, если меня называть игрой, То твоя игра не дает лететь парусам. Если ты посмеешь сказать, что я вру и вру, У тебя на груди проявится Южный Крест, И тогда твои обрученья возьмут в игру Целый полк твоих невыспавшихся невест. И тогда они взлетят над твоим плечом, Васильковых крыльев разматывая капрон, Налетят на меня и облепят со всех сторон, И проскачет мимо кузнечик с большим мечом. Вот и все, сверчок, вот и весь мой печальный сказ, И большие жабы целуют луну в пруду. Я тебя люблю и поэтому не приду, Ибо эти сказки написаны не про нас. Я тебя люблю, потому что я белый свет, Подосинный шелест веревки в пустой душе, Я давно люблю тебя, я устала уже, Но холодный плещется уж в золотой листве. И тогда скажи. что на свете красивых нет, Некрасивых нет, горбатых, убогих, злых, Ты - холодный взрыв, золотой проклятый жених, Я - горячий зов и кровавый утробный свет. Не забудь сказать, что вчера было так легко, И на Млечный Путь указать усталым перстом. Но в моей груди кончается молоко, И проклятый уж вползает на мой престол. Трижды девять снов, синих слез на твоей груди, Скорпион и праздник клюют сиянье виска. Не умеешь петь - не берись, говорит тоска. Не умеешь жить - улыбайся и уходи. * * * Не дразни фараона - корзинка тебя не спасет, И река не снесет, занесет набегающим илом, Притворившийся лотосом Логос из тысяч и сот Не тебя изберет, навсегда унесенного Нилом. Эту избранность трудно нести - откажись, отвяжись, Дай теченью промыть, обтекая, глазницы пустые. Лучше пусть оборвется еще бессловесная жизнь, Чем скрижали на камне толочь и водить по пустыне, Чем во имя одних половину других извести, Стать орудием Логоса, слез и проклятий мишенью... Не дразни фараона - река не сумеет снести Этот скорбный и яростный взгляд твоего отраженья. * * * Так непросто сделать устойчивый шаг, непросто, Когда лижет залив стальные опоры моста, И до проса звезд дотянуться не хватит роста, И в кармане пусто. Уезжай в Сыктывкар, запинаясь на каждом слоге, По дороге спи, просто спи, как медведь в берлоге - Ни огней вдали, ни лукавых писем о Боге, Ни одной подруги. Подожди дождей, потому что они невинны, Как слеза в глазу оставленной половины, Как на старой даче теплые половицы... Я целую твои глаза и твои ресницы, Подбородок, рот с отпечатком давнего шрама. Твой портрет в зеркалах воды не вмещает рама. Через сотни вод, что несут в океаны реки - Уезжай навеки. Покачнется мост, под моими ногами бездна, Умолять тебя, целовать тебя бесполезно. На мосту волшебном, воздушном, мосту железном, Над столицей праздной - Я стою, сигарет ищу, по карманам шарю. Вспоминай меня все же изредка в Сыктывкаре, В Тимбукту, в Лесото, в Туле, в Стерлитамаке, Буквой на бумаге. Пылью на дороге. Мотыльком в овраге. Голосами дачными в мае. Обнимаю. * * * Это ли Чудо со Змеем стоит у меня на пути? Ах, до чего же легко копьецо золотое! Воздух прозрачен, прозрачен, в осеннем настое Голову очень легко потерять, а найти... Я ли чешуйчатым телом тропу заслоню, Жалом отравленным дерзко грозя у ключицы? Выгнувшись, вскинусь, опутаю ноги коню - Ты ли сумеешь теперь от меня защититься? Ну, замахнись, - занеси, занеси копьецо! Станешь орудием мести и символом чести. Я перед смертью тебя поцелую в лицо - И на воротах Москвы мы останемся вместе. ...Полно, не бойся, давно обезглавлен дракон. Любим, воюем - как можем, живем как умеем. И позолота осыпалась с ветхих икон, Грозных, прекрасных и темных, как Чудо со Змеем.