Впервые мы видим его в ночь с шестого на
седьмое. У него бутылка вина,
он неряшлив, пьян, и совсем не нравится нам.

Мы переносимся в детство, где волна солона,
где янтарными брызгами солнца цветет спина.
Или в старость, где сосны, горы и снежный наст,
на тропинке к порогу теплый отсвет окна.

Или в год, когда он успешен, и этим всех доконал.
Он въезжает в дом с видом на Обводной канал.
У него берет интервью центральный канал.
Через год с небольшим умирает его жена.
Через три -- отказывает спина.
Через пять ему уже не верна
ни одна строка, ни одна струна, и его страна
чем-то неизлечимым заражена.

Мы читаем. Рифма одна. Рифма зла, точна;
кроме глинистых ям с промерзшей землей у дна
и тревожного сна ничего не сулит она.

Мы осведомлены -- в этом наша боль и вина.
Мы листаем его, и он перед нами наг.
Правда, нужно признать, есть ещё одна сторона:
мы сейчас говорим про него, а не он -- про нас.